IV. ИСТОРИЯ СЁЛ И ДЕРЕВЕНЬ

Л. П. Пискунов (Кострома)

Хороша наша деревня —

Только улица грязна.

Хороши наши ребята —

Только славушка плоха.

Хороша наша губерня,

Славен город Кострома...

(Местная присказка)

ИЗ ИСТОРИИ МОЕЙ РОДИНЫ
О прошлом деревни Вёжи под Костромой

...Вот уже более сорока лет (1956 г.), как создано Костромское водохранилище, или, как его называют, Костромское море. Сотни лодок и катеров, тысячи рыболовов бороздят его воды. Известность его распространилась далеко за пределы области. А мне не раз приходилось спрашивать иных рыболовов: что вы знаете о жизни на месте (дне) Костромского моря? Одни отвечали, что были здесь сёла, деревни и их выселили, а другие просто пожимали плечами, не находя ответа.

На создание этого моря затрачены огромные материальные средства. Там работали несколько лет тысячи людей, сотни автомашин и тракторов, несколько (6-8) земснарядов. Ведь, чтобы подготовить ложе моря, нужно было вырубить тысячи гектаров лесов и кустарников, переселить около 20 населённых пунктов — сёл и деревень. А ведь такие сёла, как Куниково, имели более четырёхсот дворов, а Мисково и Жарки — и того больше.

Нужно было намыть пятидесятикилометровую дамбу — от судоверфи в г. Костроме до посёлка Прибрежный. Построить насосную станцию. И масса других работ. По предполагаемому проекту, — отшнурованная дамбой часть плодородных земель ближе к городу должна была давать небывало высокие урожаи сельхозпродукции и возместить ту её часть, которую давала затопленная водохранилищем территория. Но вот, спустя 40 лет, на деле оказалось иное. Большая часть сенокосных угодий и бывшей пашни заросла кустарником и лесом, кочками и бурьяном.

А что даёт нам этот мелководный бассейн водохранилища? В год вылавливается 50-60 тонн рыбы всеми категориями рыбаков; это промысловики, любители и браконьеры. На долю водохранилища приходится энное количество кВт-ч. электроэнергии, вырабатываемой Горьковской ГЭС. А в марте месяце каждого года при понижении уровня воды в Волге с мелководий водохранилища стекают тысячи кубометров тухлой воды, которую костромичи пьют. Время идёт, история остаётся. А что было на дне рукотворного моря 70–100–150 лет назад, знают уже единицы людей, и то по рассказам старожилов.

Мне довелось родиться и жить до самого переселения в этом дивном крае и запомнить много рассказов, легенд — как родителей, так и других старожилов наших сёл и деревень.

Наша местность, где сейчас плещется так называемое Костромское море, до затопления была уникальна в природно-географическом отношении. Вряд ли в европейской части России найдётся ещё 2-3 таких своеобразных уголка. Ну, а уж в наших близлежащих областях, я точно уверяю: нет, не встречалось. Я преклоняюсь и отдаю должное уважение великому сыну России, поэту Н.А.Некрасову, который воспел-описал жизнь болотно-низменного края. По размерам вся эта низина составляла примерно 40х20 км. А уникальность её состояла в образе жизни людей этих мест. Через эту низину протекали реки, такие как Кострома, Соть, Касть, Узокса со множеством их притоков. Было много больших озёр — таких как Каменник, Идоломское (с водным зеркалом около 250 га), Великое, Ботвино, два озера Поповы, Боранское, Першино, Семёново, Красное, Грясково. Было много мелких озёр, по 1-–2 га, и каждое имело своё название. По берегам рек и озёр рос ивовый кустарник, много было ягод чёрной смородины, ежевики, калины. Между рек и озёр росли превосходные заливные травы, где находились сенокосные угодья. Все эти реки и озёра буквально кишели рыбой, так как были уникальные условия для нереста и нагула.

Необыкновенно своеобразен был весенний разлив. Вся низина от Ипатьевского монастыря до с. Глазова на р. Соти в Ярославской области (с юга на север) и от с. Бухалова до пос. Прибрежного (с запада на восток) с конца марта по середину мая затоплялась водой. Огромные лесные массивы погружались в воду, оставляя редкие островки суши. Кто бывал в это время в затопленном лесу в солнечный день на лодке, тот всю жизнь не забудет прелести природы, наполненной пением птиц, кряканьем уток, кваканьем лягушек, криками чаек, воркованьем тетёрки, ворочаньем огромных икряных щук в залитых водой кустах и валежнике.

Лес чист и прозрачен, листа ещё нет. Только на вербах и краснотале появились барашки. В это время на редких островках застигнутые врасплох оставались зайцы, лоси, лисы и волки. Лоси иногда пускались вплавь искать более подходящее пристанище. Их плавало в большие вёсны много. Некоторые звери погибали, даже волки. Как отмечали старожилы, самые большие весенние разливы были в 1915, 1926 и 1936 годах. Узнав об этом явлении, писатель М.М.Пришвин в 1937 году приехал на весенний разлив в деревню Вёжи, но разлив в 1937 году был небольшой, не такой, как в 1936 г., а ему хотелось посмотреть это стихийное явление и описать. Второй раз он приезжал в 1940 году.

Весенние разливы для жителей наших сёл и деревень представляли определённую опасность и доставляли много хлопот, хотя к весеннему разливу и готовились заблаговременно. Деревни окружала вода. Амбары стояли в воде, их ещё с зимы загружали тяжёлыми предметами (балластом), на второй этаж заносили кирпич, дрова, другие тяжести, а в самый разлив, когда начинало подтоплять, ставили большие чаны (бочки) и заливали их водой: боялись, что б амбары не смыло водой и ледоходом.

Бани были на высоких столбах и обсажены деревьями для защиты от волнений и ледохода со стороны реки. Бани и амбары стояли отдельно от деревни — бани в одной стороне, а амбары в другой, метров за двести от деревни, а не позади дома, в огороде, как в большинстве русских деревень. В самые большие разливы крайние дома в деревнях затопляло, даже в печки заходила вода. В это время все боялись возникновения пожара.

Противопожарная работа проводилась со всем населением, и была серьёзная требовательность ко всем. Курить в улице на ходу было строго запрещено. Печи топили только утром. В улице в готовности стояли две пожарные машины ручной качки, круглосуточно велось дежурство с «караулкой» — побрякушкой.

Улицы в деревне были забиты скирдами сена, скотина у многих стояла в проулках, так как из затопленных домов и дворов её приходилось временно ставить на улице.

Старики рассказывали, что во время больших разливов (полоев) из Костромы буксиры привозили старые деревянные баржи и днища; на них размещали скот — на случай эвакуации. В это время единственным средством передвижения были лодки — бо\тники : в баню, в амбар, в другую деревню, в город Кострому можно было попасть только на лодке. Лодок было много разных форм, размеров и грузоподъёмности. Все лодки были долблёнки. Самые большие — грузоподъёмностью до двух и более тонн. Самые маленькие — охотничьи и рыбацкие ботники-челноки. В город Кострому по большой воде ездили на больших 4-х весельных лодках, иногда под парусом. Маршрут был таков: Вёжи — Аганино — Яковлевское — Кострома, это по течению. Из Костромы, мимо стен Ипатьевского монастыря (по речке Игуменке), мимо д. Тепра, д. Скрывалово Губачёвского с/с, местечко Ваташка, Вёжи.

В конце прошлого века и начале XX-го, да и в более ранние времена (старики и родители рассказывали) во время больших подъёмов воды, когда начинало подтоплять некоторые дома, священники организовывали своеобразные крестные ходы — на больших лодках устанавливали иконы-хоругви, и, в руках держа иконы, целая флотилия из нескольких лодок объезжала с молебном вокруг деревень, прося милости Божией, чтоб не сотворилось пожара, бури, мора. Священник стоял в лодке и, размахивая кадилом, пел молитвы, а дьякон, и хористы, и все прихожане подпевали. Так объезжали на лодках вокруг три раза. Потом вылезали из лодок, шли к часовне, которая стояла посреди нашей деревни Вёжи, и там молебен продолжали. Так было и в Ведёрках, Спасе — там тоже стояли посреди деревни часовни. В это время, пока шёл молебен, псаломщик звонил в колокол на колокольне в селе Спасе. В тихую погоду по воде звон колокола был слышен за 10-12 километров. В весенний разлив в колокол звонили в большие туманы, когда не видно было ориентиров плывущим на лодках, и по ночам. Были случаи блуждения по полою, когда вместо назначенного места приезжали в другое или на то, откуда выехали. По звону колоколов местное население различало, чьи колокола звонят. В Мискове, в Куникове, в Сущёве, в Спасе, в Глазове Ярославской области, в Шунге, в Яковлевском и т.д. — у каждых колоколов была своя мелодия, своё звучание. Когда в пасхальное раннее утро начинался звон колоколов со всех колоколен, то при тихой погоде на большом пространстве воды возникал удивительный эффект игры солнца над водой (говорили: это солнышко Пасхе радуется).

Через месяц-полтора вода спадала, и напитавшаяся водой земля была очень плодородной. Луга-сенокосы покрывались зелёным ковром разнотравья. Начинались полевые работы.

Особенности весенних разливов

Большой подъём воды в нашей низине в разные годы зависел от погодных условий. В основном происходил при дружном потеплении в середине и конце марта месяца — как на нашей территории, так и в верховьях Волги. Тогда таяние снегов происходило одновременно и потоки весенних вод устремлялись в нашу низину. Основную массу воды давала Волга. Она делала подпор водам наших рек — Костроме, Соти и Касти. В это время вода прибывала по метру и более в сутки. Но бывали годы, когда Волга запаздывала со своим сбросом воды, и наши реки за неделю сбегали без большого подъёма. Иногда в марте длительное время стояли ночные и утренние заморозки, и тогда таяние снегов в лесах происходило медленно, влага в мороз испарялась. В эти годы разливы были совсем незначительные.

Во время разливов и схода воды население: рыбаки, охотники, сплавщики леса — ежедневно следило за уровнем воды. Каждый рыболов или охотник, приезжая в лес на островок, прежде чем заняться делом, сначала всегда ставил мерку, т.е. втыкал палочку с меткой в вершках или делал зарубку на дереве, стоящем в воде. В деревне также на берегу постоянно стояли мерки. Приезжающим из разных мест, например из Мискова, Бухалова, Шунги, Самети, при первой встрече задавали вопрос: «Как у вас вода, — прибывает или убывает?» Особенно за уровнем воды следили сплавщики леса. Там нужно было уловить момент, чтоб с лесных полоев вывести плоты с лесом.

В старые времена тяжела и в то же время интересна была эта работа. Плоты с лесом из пойм выводили вручную. Связав в так называемую го`нку 10-12 плотов, бригада сплавщиков на гонке (головном плоту) ставила домик-избушку, где и жила. Сплавляли до определённого места по полою под «Дубинушку»: на лодке-каюре метров за 200-300 отвозили якорь с привязанным к нему канатом, другой конец которого завозили на гонку, где за него тянули, и таким образом гонка двигалась. Канат собирали снова в лодку, укладывая его в круг, чтобы при следующем завозе якоря он не спутался. Чтоб видно было, где выброшен якорь и не ползёт ли он, а также на случай обрыва каната, к якорю на верёвке крепили поплавок, почему-то называемый су`кой . Так сплавляли как в старые времена, так и уже в послевоенные годы, вплоть до затопления, так как многие городские организации, фабрики, заводы, колхозы запасали лес-дрова каждый по отдельности. За казённым лесом (что заготавливали леспромхозы) к определённому месту приходили пароходы-буксиры. Но до этого места, фарватера, плоты из лесных пойм выводили также вручную — за якорь.

К уровню воды была очень чувствительна рыба. Когда вода прибывала, рыба шла на берег, в кусты, в лес, где вода прогревалась быстрее, на тёплые скошенные поляны — там она скорее созревала для нереста и нерестилась. Как только вода шла на убыль, из лесу рыба тотчас исчезала и сходила вслед за водой. Когда вода в лесах стояла долго, рыба там и выгуливалась.

Основные занятия жителей

Как возникли наши поселения, точных сведений нет. И нет сведений, когда, как, в каком году построена церковь Спас-Преображения в селе Спасе, перевезённая в 1954 году в Ипатьевский монастырь.

Летом 1996 г. на месте бывшей деревни Вёжи группой археологов в течение июня — июля велись раскопки. 12-15 июля я с братом Анатолием ездил навестить тот родной островок и поговорить с археологами. Они нам сообщили, что нашли вещественные доказательства того, что поселение возникло до татарского нашествия.

В наших сёлах и деревнях, как-то: Куниково, Мисково, Жарки, Спас, Ведёрки, Вёжи — озимые (хлеб) не сеяли, так как поля заливались водой. Но с очень давних времён выращивали хмель. Помните, Н.А.Некрасов писал: «Исстари хмель здесь родится на диво», а писал он это, посещая наши Вёжи где-то в середине XIX века. Основными источниками существования и доходов населения являлись: 1. Хмелеводство, 2. Рыболовство, 3. Скотоводство и сенокошение для продажи, 4. Охота промысловая, 5. Заготовка и сплав леса.

Часть мужского населения уходила на заработки в Питер.

Самым древним и доходным занятием в нашем низменном крае являлось хмелеводство.

Наша местность, затопляемая весенними водами, была очень благоприятна для выращивания хмеля. Хмельники (так назывались места, где выращивают хмель) размещались в большом дубовом лесу, называемом Зае`зной, посреди которого проходила в старые времена так называемая Боярская дорога, ведущая в близлежащие деревни Ярославской области — за реку Соть, к железнодорожной станции Данилов.

С древних времён на Руси главным напитком было пиво, а хмель является неотъемлемым компонентом в пивоварении. Хмель мог расти только в защищённом от ветров месте, и на участках-хмельниках с обеих сторон высаживали деревья — дубы, вязы, вётлы.

Как рос хмель, — это было красивейшее зрелище. Люди нынешнего поколения уже не представляют его красоты. Хмель — корневое вьющееся растение, плоды его — мягкие шишки с терпким специфическим запахом. Весной, после схода воды, от хмельного корня появлялся росток, в это время к нему втыкали так называемый хмельнишний кол, высотой 6-7 метров. Зацепившись за него, росток, поднимаясь до верхушки кола, распускал свои ветви. Участки-хмельники были небольшие — метров 7-8 в ширину и 12-15 в длину, а корни высаживали примерно на 70-80 см друг от друга, рядами, чтобы можно было пройти между ними для обработки и ухода.

Для выращивания хмеля требовалось большое количество хмельнишных кольев. Их заготовляли сами крестьяне, а иногда покупали в близлежащих деревнях Ярославской губернии, на базарах или привозили по заказу. Кол был только еловый или сосновый, его берегли; после щипки-уборки хмеля колья ставили в суслоны у больших деревьев или заносили в овин. На хмельниках ставили овины для сушки хмеля и других нужд. Обычно овины строили на 2-3 родственные семьи.

Сушили хмель так: сырой, только сощипанный с ветки хмель носили большими круглыми корзинами на второй этаж овина и рассыпали на пол, на котором была разостлана так называемая ча`ща  — это большое редкотканое из пеньковой нити полотно. Внизу овина, на земле, жгли костёр, жар от костра устремлялся под потолок. Чтобы не было большого пламени, а больше жару, жгли большие суковатые поленья, которые невозможно было расколоть на дрова. Такие кряжи-поленья называли подовинниками. Когда сушили хмель, в огонь бросали серу; говорили, что это для придания блестящего золотистого цвета и чтоб хмель лучше хранился (назывался «серкованный хмель»).

Хмель выращивали как для домашнего потребления (всюду варили пиво), так и на продажу — он пользовался большим спросом по всей России и отправлялся за границу. Ещё с начала XVIII века, а может и в более ранние времена, местные мужики-торговцы на лошадях возили продавать его в Вологду, Вятку, Тверь, Бежецк и другие места. В 1905-12 годах, в связи с созданием сельскохозяйственного общества и кредитного товарищества, роль производства хмеля значительно возросла. По железной дороге покупатели заезжали из Сибири и других дальних мест России.

Примерно в 1914-18 годах сельскохозяйственное общество строит большие кирпичные склады-производства в с. Куникове и д. Ведёрках для сушки, хранения и фасовки хмеля. Там его принимали у крестьян как на хранение, так и для реализации. Родители рассказывали: хмель прессовали в пачки, как чай, по 1 фунту, 2-5 и более, на каждую пачку наклеивали красивую этикетку, где был изображён медведь, стоящий на задних лапах, в правой лапе он держал кружку с пенящимся пивом, а в левой — ветку хмеля.

С каждым годом спрос на хмель возрастал, особенно выросли доходы от него в годы революции и НЭПа. Так было до 1930 г., до коллективизации. В годы коллективизации хмель повсеместно был уничтожен. На бывших хмельниках в колхозное время стали сажать табак, цикорий, картофель. Цикорий не прижился, а табак и картофель давали большие урожаи.

Поспевал хмель к 1 августа, уборка-щипка требовала много рабочих рук. Каждую ветвь нужно было спустить с кола и, не примяв её, ощипать все плоды-шишки в корзину. Поэтому на щипку хмеля в наши сёла приходило много рабочего люду — молодёжи из других мест.

Вторым доходным занятием было сенокошение, торговля сеном и сенокосными угодьями (пожнями). Как гласят легенды и рассказы старожилов, большая часть этого низменного края: от бывшей деревни Прости (это граница с Ярославской областью на р. Соти) до оз. Каменника с севера на юг, и от местечка Омутская на р. Касти (тоже граница с Ярославской областью) — ныне это место называется Кастинские ворота — до нынешнего посёлка Прибрежного с запада на восток — его земля и воды принадлежали с древних времён нашим сёлам и деревням: селу Спасу, д. Вёжам и Ведёркам, населением которых владел помещик Алексей Московцев; может быть, он был последним их владельцем. Из рассказов известно, что помещик этот слыл хорошим, добрым человеком. Наследство передавать было некому, и, умирая, Московцев написал в Костромскую губернскую управу завещание о том, что наследства он никому не оставляет, а земли и воды оставляет за его подданными крестьянами.

После его смерти все земельные, лесные и водные угодья были поделены между «ревизскими душами». Это значило, что надел земли получал только мужской пол. И был заведён порядок: кто из мужского полу в округе умирал, его надел передавался очередному новорожденному младенцу «мужеска полу», независимо от родства. Получалось так: у кого в семье рождалось больше девочек, тем было плохо, на девочек надела не причиталось, и приходилось пожни, хмельники покупать, брать в аренду или идти в батраки, обрабатывать чужие за доли процента. А у кого в семьях рождались мальчики, хозяева-родители избытки наделов продавали, отдавали для обработки исполу. А то и просто пропивали на корню, травой, какому-нибудь знакомому богатею. Эта несправедливость являлась причиной нежелательных поступков со стороны родителей. Были семьи, где рождались одни девочки, и имея один надел, приходилось дочерей с малых лет отдавать в няни, служанки или просто батрачки, так как семья не могла себя обеспечить средствами существования. Так было, по рассказам стариков, до 1905-07 гг., т.е. до столыпинской реформы. В эти годы так называемые «ревизские души» отменили и сделали передел, т.е. стали делить наделы по едокам — на мужское и женское население.

О реформе 1861 г., отмене крепостного права, легенд и рассказоав не осталось, видимо, это не коснулось наших деревень.

С 1905-07 годов жизнь в наших деревнях быстро меняется в лучшую сторону. В это время создаются сельскохозяйственное общество и кредитное товарищество. Организуется сельхозбанк. При переделе наделов на крестьян-едоков, как-то: хмельников, сенокосных угодий, озёр, лесных массивов — был оставлен общественный фонд. Этот фонд — сенокосы, озёра, лес — общество продавало, сдавало в аренду, а средства шли на общественное обустройство. Строили плотины на озёрах — езы`, они имели значение как для ловли рыбы тягой воды, так и для предупреждения затопления сенокосных угодий во время паводков. Производили и ремонт многочисленных мостов через реки и овраги, вели строительство складов для сушки хмеля, приобретали пожарные машины и т.д. В с. Спасе в 1916-17 гг. была построена первая сельская электростанция на три деревни (с.Спас, дд. Вёжи Ведёрки) венгерским инженером Шестинским, или Шекстинским. Кирпичные стены здания электростанции ещё сохранились до сих пор в селе Спасе, но проработала она недолго, годах в 1920-21 сломалась динамо-машина, её увезли на ремонт в Кострому, и после этого станция работу не возобновляла.

Сельхозобщество через свой банк своим крестьянам выдавало ссуды за небольшие проценты для покупки породистого скота, лошадей, для строительства домов, амбаров. В связи с опасностью пожаров дома в деревнях стали строить в большинстве кирпичные, для чего возводились примитивные кирпичные заводы в Вёжах, в Овинцах и в селе Куникове — к 1930 г. было 6 небольших кирпичных заводов.

Сельскохозяйственное общество возглавляли добросовестные, авторитетные местные мужики, к тому же была действенная ревизионная комиссия, которая два раза в году проводила очередные ревизии, да ещё и внезапные.

Интересен был порядок пользования наделами.

1. Хмельники выделялись на постоянное пользование, каждый крестьянин получал свой постоянный участок-хмельник, на котором строил свой овин, обрабатывал и удобрял его по-своему. Мог его и продать.

2. Сенокосные угодья (пожни) по жеребью делили каждый год. Было несколько сот пожен, и каждая имела своё название и границы. Все пожни были внесены в шнуровую книгу, где было указано качество травостоя и примерно сколько пудов сена накашивалось на каждой пожне.

Поскольку качество травостоя было неодинаково, как и расстояние от дома-деревни, а также опасности подтопления паводками заставили мудрых мужиков делить их каждый год, что было более справедливо. Если в один год доставалось не очень хорошая пожня и далеко от дома, то на следущий год могла достаться хорошая и близко. Всё решал жребий. Контора сельскохозяйственного общества была в деревне Вёжи, и вот в начале июня в определённый день назначалась жеребьёвка сенокосных угодий. По количеству едоков определялись пожни. По величине укоса пожни были разные, на одних накашивали по 500-700 пудов, на других — 80-100. Были и недовольные, тогда назначали комиссию и проверяли, так как покосы или вымокали, или, во время весенних штормов, замусоривались наносами. В эти же дни объявлялись торги на общественные сенокосы. Покупателей было много. Из города, из Заволжья, из Шунги, Стрельникова и других мест. Эти дни были наподобие ярмарочного праздника, тут торговали сенокосами, травой на корню и те, у кого было много наделов, а косить некому. По завершению торгов на лугу, около весовой, под вётлами, пили так называемые ли`тки  — покупали ведро или два вина (водки) и всех участников угощали, а кто не пил, тому домой с собой не давали.

Косили, сгребали в копны и метали в стога вручную. Косила каждая семья отдельно. Кто одинокие, малосемейные и безлошадные, кооперировались по 2-3 семьи, или 2-3 человека. На дальние сенокосы выезжали на всё время, пока сенокос не закончат. Туда ехали мужчины, женщины, взрослые дети с лошадью. Ставили полога, делали из прутьев и травы — сена шалаши и там жили, пока не скосят всю пожню. Кому доставалась пожня ближе к дому, те ходили ночевать домой.

В это время вся наша низина оживала, наполнялась звуками, ржаньем лошадей, звоном кос, иногда по вечерам и песней. В жаркий день весь этот зелёный ковёр приходил в движенье: где сгребали сено, где метали стоги, где возили копны лошадьми к стогу, где их носили носилками на руках; где-то на берегу реки дымился костёр, и далеко по ветру разносился запах супа или подгоревшей каши.

К сенокосу загодя готовили и лёгкую одежду. Женщины шили просторные ситцевые лёгкие платья и обязательно белые платки, мужчины одевались также в белые или холщовые-льняные рубахи и холщовые штаны, на ноги в подавляющем большинстве надевали лапти, в них было легко и удобно, ноги не опревали, и безопасно от укуса змей, ушибов и порезов.

На время сенокосов запасали и более калорийную пищу: вяленое мясо, сушёную рыбу, из которой варили супы, гречу, пшено. Постоянно был сыр, творог, но самыми изысканными считались варёное кислое молоко и квас домашнего приготовления, охлаждённый в колодце или реке.

Сенокос длился до начала августа. Иногда, если лето выдавалось сырым и дождливым, — до 20 августа. После этого срока трава теряла свои питательные качества и годилась разве что на подстилку. Поэтому в сухие жаркие дни крестьяне работали по 18-20 часов. Косить начинали в 3-4 часа утра по росе и косили до 8-9, потом часа 2 отдых, завтрак; в это время, с 8 до 12, дети, старики разбивали валки, сушили сено. С 12-13 часов сено начинали сгребать и складывать в копны. В сухую погоду копны сразу в стог не метали, а на другой день их снова растрясали для подсушки и потом уже метали в стог. Такое сено было более качественное, не пылилось, прядки-клочья однородной травы перемешивались, и сено делалаось приятным, запашистым. Знатоки-специалисты при покупке сена сразу это видели, а также определяли, когда сено скошено. Называлось сено первой косы и последки. Старики говорили: в каждом стоге сена скошенном до Петрова дня (это 12 июля) есть пуд мёда.

К середине августа, закончив сенокос, каждый крестьянин подводил итог, сколько накосилось на его пожнях сена, сколько скотины можно пустить в зиму, сколько сена он может продать.

Торговля сеном

К Преображеньеву дню, 19 августа, вся наша низина — от Ипатьевского монастыря до села Глазова Ярославской области на реке Соти — покрывалась десятками тысяч стогов свежескошенного заливного сена. У нас в Вёжах сено с лугов летом никуда не увозилось. Стога стояли в лугах до зимы и даже до весны, так как летом не везде можно было подъехать даже на лошади. С первым санным путём начиналась вывозка и торговля сеном, с этого времени жизнь в наших деревнях оживала — ежедневно ехали за сеном десятки подвод: кто покупать, кто вывозить своё накошенное летом. Все дни у весовой стоял шум, смех, ругань и т.п.

Старинная весовая находилась между амбарами и деревней; она состояла из четырёх или шести высоких столбов, наверху которых лежали толстые дубовые перекладины. К ним было подведено коромысло весов длиной метра четыре, на концах коромысла укреплены по четыре цепи. Концы первых четырёх были закреплены за площадку для гирь размером 1,2х1,2 метра, а другие четыре цепи цепляли за воз. Зацепив воз, мужики ставили на площадку гири: 1-2 х пудовые и 10 и 20-фунтовые. Когда гирь не хватало, на площадку вставали 2-3 мужика, после чего воз отрывался от земли, а стрелка на коромысле указывала равенство веса воза и гирь. Процесс был трудоёмкий и длительный, поэтому на весы иногда выстраивалась очередь. Продавали сено и оптом (стогом) или возом, на глаз. Надо отметить, что глаз как у покупателей, так и у продавцов был очень намётан и ошибка бывала незначительная.

В старые времена в Костроме содержалось много скота, коров, лошадей и потребность в сене была огромна. Все фабрики и заводы имели свои конюшни в сотни и более лошадей, и многие из них, не имея собственных покосов, закупали сено в наших краях и на сенном рынке в Костроме, который находился до 70-х годов на нынешней площади Мира. Часто крестьяне своё сено возили сами продавать на сенной базар в Кострому, где цена была значительно выше. По зимним дорогам днём и ночью непрерывно тянулись обозы с сеном и другой продукцией. Для обслуживания этого процесса с давних времён в наших сёлах и деревнях появились чайные, где путники могли обогреться и напоить лошадей, попить горячего чаю, перекусить, узнать какие-то новости, кого-то встретить и переговорить.

Но основная масса сена шла на выкорм собственного скота и лошадей. Скота в нашем крае было много. В каждом доме до коллективизации 1930 г. было по 1-3 коровы, молодняк, овцы, лошади. Надаивалось большое количество молока, и с древних времён в каждой деревне была сыроварня частного владельца, куда крестьяне сдавали излишки молока.

Сыроварение

До создания сельхозобщества (1910-12 г.), как и в других краях России, в каждой деревне-селе имелись частные сыроварни, куда население-крестьяне сдавали излишки молока. Частник-сыровар устанавливал свою цену на сдаваемое ему молоко, являясь как бы монополистом, так как девать молоко больше было некуда. А крестьяне, соблюдая посты, временами имели большой избыток молока. Надо сказать, что сыр вырабатывался порой в антисанитарных условиях, так как всё делалось вручную, на глазок. Летом, в жару, у сыроварни летали рои мух. С созданием сельскохозяйственного общества во многих деревнях и сёлах были построены общественные сыроварни, с более высокой технологией по тем временам. Так и у нас в деревне Вёжи была сыроварня с кирпичным бетонированным подвалом для вызревания сыра.

Вот какой интересный случай произошёл в семье моего деда Фёдора Ивановича Пискунова. Как и все в Вёжах, его семья сдавала молоко частнику — Василию Фёдоровичу Кокину; он деду являлся двоюродным братом. Цену за молоко он назначал одну, на весь год. А когда открыли общественную сыроварню, объявили: «Принимать молоко будем пока, как и В.Ф.Кокин, по его цене, но если удастся сыр продать дороже, то, возможно, будет добавка». Надо отметить, что качество сыра в общественной сыроварне стало лучше, и торговые представители приезжали покупать его из Питера и Москвы. Тогда наш дед Фёдор Иванович собрал свой семейный совет: трёх сыновей, дочь и супругу Прасковью Васильевну — и объявил: куда теперь молоко сдавать будем — в новую сыроварню или по-старому В.Ф.Кокину? И добавил, что у Васи-то надёжно, и «при том он мой двоюродный брат», а тут ещё всё новое, неизвестно, что будет. Как с главой семьи, супруга, сыновья и дочь согласились: «Носить молоко будем к В.Ф.Кокину». И вот в конце года, подводя итоги по общественной сыроварне, сдавшие молоко туда, получили на каждый рубль за сданное молоко по 30 копеек доплаты. Озадаченный дед, как не раз рассказывал мой отец Пётр Фёдорович, пошёл к В.Ф.Кокину заявить, что вот, де, в общественной-то сыроварне доплата, а мы тебе сдали около 200 пудов молока; будешь ли доплачивать? Тот отказался. Тогда дед заявил: «Уж извини, Василий Фёдорович, но с нового года мы тоже будем носить молоко в общественную сыроварню», что сделали и другие жители. А Кокину свою частную сыроварню пришлось закрыть.

Рыболовство и торговля рыбой

В весенний разлив вместе с водой вся наша низина заполнялась рыбой: с весенними водами рыба сходила с верховьев рек Костромы, Соти, Касти, Узоксы; основная же масса рыбы поднималась с Волги.

В плотину-езу, смотря по величине озера, при сооружении вставляли деревянные трубы диаметром 30-50 см. Для большого водоёма делали две-три трубы. Со стороны озера, чтоб вода не сходила в трубу, вставляли пробку-затычку. Уровень воды в озере удерживали на 1-1,5 метра выше. Летом рыбу ловили только для потребительских нужд, на праздники, для повседневной еды немного. За лето в озёрах рыба выгуливалась, набирала вес.

Как наступали заморозки и реки-озёра покрывались льдом, начинался основной лов. У плотин-езов на большинстве больших озёр сооружали рыбацкие избушки, где рыбаки посменно по 2-3 человека заступали на сутки-вахту. Зимний лов производился так: на трубу надевали редкотканый из пеньковой нити рукав длиной 6-8 метров; из трубы вытаскивали пробку-затычку, вода из озера устремлялась в трубу-рукав , а вместе с ней и рыба, которая оставалась в рукаве; оставалось только крюком поднять из воды рукав с рыбой и вытряхнуть её, как из мешка, в специально установленную на санках большую корзину. Теперь её живую отвозили на специально устроенное на льду гумно, где перемешивали со снегом, чтоб не смерзалась, и хорошо промораживали. Затем сортировали по видам, мелочь — ва`ндыш  — просеивали через металлическую сетку, освобождая от снега и льда, складывали в корзины и увозили в деревню. Сдавали торговцам рыбой, делили по паям, везли в город продавать и т.д. Таким методом воду из озера за декабрь-январь спускали почти до дна, а вместе с ним и всю рыбу, крупную и мелочь. Часть рыбы, которая не смогла сойти, прижатая льдом, задыхалась. Но с наступлением весеннего половодья, благоприятных условий для естественного нереста к следующему лету все озёра вновь кишели рыбой, и так продолжалось веками.

Надо отметить, что в проточных реках рыба не задыхалась, и там применялись другие методы лова. Другой, не менее древний лов в большой весенний разлив случался и лещёвками — мережа`ми, которые ставили-метали в затопленных лесах-кустарниках: по лесным дорогам, на полянках, по опушкам леса, где рыба нагуливалась, нерестилась. До сооружения водохранилища запретов на лов рыбы во время нереста не существовало. Наоборот, во время нереста шёл основной лов.

В весенний разлив в местах, где было течение, в речных протоках между островов, ставили перемёты ветеле`й (самоловушек), куда рыба заходила, а выйти не могла. Этот метод был эффективным при спаде воды, в нерест особенно много попадалось леща.

В летнее время в озёрах ловили мережами-путами: обмётывали мережой кусты, траву-камыш в кольцо и ботом (специальным, на длинном шесте) ботали-пугали по камышу-траве, рыба от испуга устремлялась в мережу и запутывалась.

Ставили в озёрах ветеля-ловушки на растяжку, особенно этим методом много ловили линя и карася.

В реках летом ловили г`оном. Говорили: «Поехали Соть гонять». Это делалось так: мережой-сетью реку перекрывали в двух местах, например, плёс или омут, в этом отрезке ботали-стучали-гнали рыбу по течению, потом мережи с рыбой выбирали в лодку, рыбу выпутывали, укладывали в корзину и ехали вверх — повторяли следующий гон. Так трудились весь день, и иногда за 2-3 гона лодка-ботник наполнялась рыбой.

На удочки летом взрослые рыбаки никогда не ловили, считали детской забавой и тратой времени. Но мы, ребятишки, этим любили заниматься, особенно лазить по колодам во время купаний.

В зимнее время, кроме тягой воды на езах, ловили подлёдным неводом, гоном со льда; забавно-азартным был лов на блесну. Как только появлялся первый лёд, большинство мужиков, и особенно ребятишек, с блёснами в корзинах устремлялись на речки-озёра. Блеснился окунь, щука. На щуку блеснили всю зиму (каждый рыбак в своём, любимом ему месте), сидели на одной лунке, делали из брезента или дерюжки загородку от ветра, а в морозные дни брали с собой чугунок с углями, чтоб согреть руки. Было много и других методов лова.

В старое время, т.е. в конце XIX в. и до 1930 г., рыбу ловили и продавали свободно, кто как хотел. В нашей деревне Вёжи торговлей рыбой занимались два человека — это Московцев Александр Филиппович и Тупицын Григорий Петрович, а позднее — его сын Константин Григорьевич. Весной у них за двором в реке плавали рубленые садки для живой рыбы, с отсеками, под замком. От рыбаков живую рыбу они принимали по весу и вытряхивали в садок, цену устанавливали-договаривались каждый раз новую, так как в городе цена на рыбу менялась даже в течение дня. Накопив в садке определённое количество, рыбу сачком перегружали в большую лодку с водой и живьём везли на вёслах или под парусом в Кострому продавать. Торговля в городе рыбой велась на берегу Волги у Молочной горы — прямо из лодки, живой; покупали как население, так и для ресторанов — оптом. Тут уже, по привозу и наличию, назначалась определённая цена. Бывали случаи, когда приходилось продавать дешевле, чем купили у рыбаков.

Летом рыбу возили и на лошадях — в корзинах со льдом, уже охлаждённую, и продавали в мясном ряду рынка или сдавали прямо в ресторан.
География сбыта-продажи рыбы была обширна. Зимой и летом много рыбы возили продавать по сёлам-деревням: в Шунгу, Саметь, Яковлевское, город, в близлежащие сёла Ярославской области: Привалово, Слоново, Закобякино, Шигино. Особенно много возили продавать рыбы зимой в торговое село Середа Ярославской области. Там были большие базары, и рыба пользовалась большим спросом.

С 1930 г., в связи с коллективизацией, все водоёмы перешли в колхозное пользование. Хотя методы лова и не изменились, порядки стали другие — выловленную рыбу надлежало сдавать по плану райпотребсоюза в фабрично-заводские столовые города. Продавать для нужд колхоза разрешалось минимальное количество. Жизнь рыбаков перешла в два уровня: в одном, основном, ловили для колхоза официально, в другом, тайном, по ночам для себя.

С 1936 г. функции организации лова и сбыта перешли от райпотребсоюза ко вновь созданному рыбозаводу, который, не имея перерабатывающей базы, занимался тем же распределением выловленной рыбы по предприятиям города Костромы. Первым директором рыбозавода был финн по национальности — Дитлов Кирилл Сергеевич. В связи с пуском Рыбинской ГЭС в 1940-41 г. условия рыболовства в нашей низине сильно пострадали, и вся жизнь изменилась в худшую сторону.

1. Нарушились естественные весенние разливы, так как волжская весенняя вода удерживалась Рыбинской плотиной и уровень её у города Костромы был низкий, а без волжского подпора наши реки: Кострома, Соть, Касть — быстро сбегали, и большой уровень воды не удерживался. Выметанная рыбой икра обсыхала на кустах, кочках, и мальки не успевали проклюнуться. Осенью и зимой, наоборот, случались паводки. Рыбинская ГЭС начинала работать на полную мощь, сброс воды увеличивался, и уровень её в Волге поднимался, заливая нашу низину. Образовывался подпор воды в озёрах снизу, вследствие чего прекращалась тяга воды из озёр, рыба в озёрах или задыхалась, или сходила на свежую проточную воду, так как во время войны не хватало рыбацких рук, чтоб обгрузить все озёра, укрепить, нарастить насыпь земли на плотинах-езах и т.д.

2. Нарушались зимние дороги, проложенные по рекам, озёрам, низменным местам: их то заливало, то, при убыли воды, лёд повисал на берегах, что также представляло неудобства и опасность для рыбаков.

3. Осенью и в начале зимы подтопляло стога сена в низких местах, куда ещё невозможно было подъехать и вывезти сено санным путём.

4. Весной при небольших разливах во время штормов засорялись сенокосные угодья различным мусором, иногда образовывались километровые приплески.

5. Ухудшились условия езды на лодках из г. Костромы, когда реки, не выходя из берегов, имели быстрое течение, и езда на вёслах была очень затруднена. Тогда, где было возможно, лодки тянули бечевой по рекам Костроме, Узоксе и Соти.

6. Ухудшились условия работ по сплаву: лес, вывезенный зимой на полой, не всегда вода поднимала. Буксиры-пароходы не могли пройти в полой из-за низкого уровня воды. Иногда гонки плотов с лесом оседали на мелях и оставались до следующей весны; лес за это время портился, гнил, растаскивался.

Вот такой жизненный урок нам был преподнесён сооружением первой на Волге Рыбинской ГЭС.

Охота

Не менее увлекательным и доходным занятием являлась охота. До самого затопления водохранилищем и переселения жителей этих мест в 1953-55 г. вся наша низина, озёра, леса, луга, перелески, болота имели превосходные условия для различных охот, для воспроизводства дичи. Надо заметить, медведи в наших лесах не водились; по рассказам старожилов и моего отца, только однажды в весенний разлив — в годах 1923-25 — был обнаружен на острове Красная Грива на р. Соти медведь. Была на него устроена охота, но безуспешно — медведь с острова исчез, собаки след утеряли. Предполагали, что он тихо уплыл по кустам, а кто-то из охотников это прозевал. До этого, с начала века и после, медведей не встречали.

В наш «низменный край» с давних времён тянулись как известные охотники, так и менее известные. Надо отметить, что великий поэт

Н.А.Некрасов посетил края деда Мазая по чьим-то рассказам, рекомендациям. Кстати, по рассказам старожилов, видимо, один из охотников — друзей Н.А.Некрасова — барин, по фамилии Гордеев, женил своего сына на правнучке деда Мазая, Мазайхиной Марии Васильевне, рождения примерно 1875-79 г. О том, как барин приезжал с Марией Васильевной в гости на масленицу в Вёжи, как их жители встречали, стоит писать целый рассказ.

Вот какие сведения остались в моей памяти из рассказов и предположений. Надо сказать, что Н.А.Некрасов в своё время ездил как в наши Вёжи на охоту, так и в другие места не один, а с кем-то в компании. А описанный в его стихотворении внук Мазая — это, видимо, никто иной, как Василий Мазайхин, он был рождения примерно 1845-50 годов. Этот внук Василий с супругой были плодовиты и нарожали 8-10 детей. Вот они: Мария, о которой идёт речь, Агния, Анастасия, Сергей, Павел, Евдокия, Александра. Это те, что дожили до взрослого возраста, надо учесть, что в те времена большая часть детей умирала от различных болезней. Вся эта семья была скромная, богомольная, рукодельная. Самая лучшая пряха в деревне была Евдокия Васильевна, она пряла самые тонкие нити для рыбацких сетей. Как сам Василий, так и сыновья Сергей и Павел спиртное вообще не потребляли. Как рассказывал мой отец и другие старики, Василий был рыбак, ставил перемёты ветелей в разлив, метал в лесах лещёвки, мережи. Занимался хмелеводством. Что Василий был и охотник, не упоминалось, не были охотниками и его сыновья Сергей и Павел — это уже в наше время. Их дом, Мазайхин, был самым старым кирпичным домом в деревне и сложен был не на извести, а на глине. Первоначально он был на три окна, двухэтажный, а годах в 1870-80 были сделаны придел ещё на два окна в два этажа и сарай по всей ширине дома. Над окнами второго этажа на стене была прикреплена металлическая табличка величиной с большую тарелку, где было вытиснуто и покрашено следующее:

«Российское страховое общество.Застраховано 1870 год».

Наш дом был напротив через улицу, и эту табличку часто приходилось видеть из окна. У них дома был колодец, но в моё время, в 1930-х годах, воду из него не брали. А всё же называли «Мазайхин колодец».

Так вот, Мария Васильевна была выдана замуж за купца или помещика Гордеева. Как его было имя-отчество, неизвестно. А только остались воспоминания: «Барин Гордеев», и всё. Жили они, видимо, в Петербурге. Считали, что это Петриловский помещик-барин, который владел деревнями Шемякино, Петрилово, Пасынково, Шабаново, Палачёво. Например, на озере Великом была большая заводь и называлась она «Гордеева заводь».

В конце прошлого – начале этого века в Моховатом была огромная, на 100 ульев, пасека, где пасечником был Тупицын Пётр Петрович (дядя известного охотника из Вёжей Михаила Тупицына), и называлась она «Гордеевская пасека».
Наш дед по матери из д. Ведёрки Романов Алексей Андреевич был женат на простой крестьянке из д. Шемякина Деулиной Анне Петровне. Это было примерно в 1880 г. Так вот, как рассказывала уже моя мать, отец её Алексей Андреевич за невесту барину платил выкуп. А если жених не мог заплатить выкупа, то невеста должна идти с барином в баню мыться или на ночь в светлицу. Это для тех невест, видимо, было правило, кто выходил на сторону из его поданных деревень. Приходившая из Шемякина в гости тётушка матери Александра Евдокимова рассказывала о жестокости барина к своим крестьянам. Так, за некоторые провинности барин (а может его управляющий) одевали в сенокос на провинившегося тулуп, подпоясывали кушаком и заставляли косить, сажали в подвал на 2-3 дня и не давали еды. Видимо, не зря деревня Палачёво в этой вотчине такое название имела и недавно, после создания водохранилища, переименована в д. Разлив. В другом случае этого Мазайхина зятя называли «Мышкинский барин». На другой стороне от Палачёва, но уже в Ярославской области, есть д. Мышкино (остановка Ломовская) и есть городок Мышкин, тоже Ярославской области.

Остаётся загадкой и то, где и как познакомились, сосватались барин Гордеев и простая крестьянка Мария, которая в Кострому-то ездила раз в 3-4 года. И я пришёл к выводу, что это связано с посещением Н.А.Некрасова, в компании с которым бывал отец или дядя барина Гордеева.

А вот рассказы очевидцев о приезде барина Гордеева в гости к Мазайхиным на масленичной неделе (они приезжали на последней неделе мясоеда). В деревне все поджидали, особенно, кто выпивал. Вот как рассказывал отец. Уже с утра с понедельника начинали бегать на край деревни за Елисеев дом, и, приложив ладонь к уху, слушали, не звенит ли колокольчик, не ухает ли кучер на лошадей. И если слышали, то бежали по деревне и кричали: «Едут! Едут!» У дома собиралась толпа. «Мы, ребетня, — говорит отец, — с палками стояли в сторонке и ждали.» Вот тройка подъезжала к дому, кучер соскакивал с козел и снимал с коленей барина и барыни покрывало. Из санков выходил барин и доставал гармонь, заигрывая плясовую, Мария снимала ротонду-шубу и пускалась в пляс, толпа окружала. Кто-то из мужиков помогал кучеру и хозяину дома распрягать лошадей, растирали их клочком сена и одевали попоны, вели во двор. Пройдя в плясе несколько кругов, Мария здоровалась, кланялась землякам, барин доставал кошелёк и давал мужикам на 2-3 четверти водки. А потом запускал руки в оба кармана и горстями бросал мелочь-монеты в сугробы по улице. «Мы, — говорит отец, — стремглав пускались подбирать, палками выкувыривали из снега». Гости заходили в дом.

В эти масленичние дни принято за правило катать невест. Катались по кругу Вёжи, Ведёрки, Спас на саночках расписных при наряженных лошадях в лёгкой, так называемой немецкой, упряжке. Старики-родители, гости выходили на улицы смотреть, чей парень едет, что за девицу везёт, как они одеты, как лошадь идёт, какова упряжка.

Угостившись, отдохнув, кучер и хозяин дома запрягали тройку. Барин с Марией усаживались в саночки и пристраивались к поезду катающихся; в Спасе, в Ведёрках их останавливали мужики и барина качали, после чего он давал на водку; сняв шапки, мужики благодарили барина, и он ехал дальше. Так барин Гордеев приезжал в начале века много раз. Потом, как рассказывали, Мария заболела чахоткой, он, барин, возил её лечить за границу на воды. И вскоре, видимо в 1913-15 годах, она умерла.

Местных охотников было много: пожалуй, в каждом третьем доме ружьё или два были. Были охотники-чудаки, вроде некрасовского Кузи, который сломал у ружьишка курок. Были профессионалы-промысловики, занимались заготовкой пушнины, дичи для продажи. Были организаторы барских охот. Таким слыл с конца века XIX-го и до коллективизации 1930 г. житель д. Ведёрки Ленев Алексей Иванович, к нему приезжали на охоту знатные люди из города, из других мест, из Питера. У него содержалась псарня гончих собак, стая подсадных уток, флажковые облавы на волков, капканы и др. принадлежности. Моя мать до замужества жила в д. Ведёрки и рассказывала, как Алексей Иванович и охотники привозили на лошади по несколько убитых волков, а иногда пойманных в капканы, живых. До 1915-17 г. большинство ружей были шомпольные, с центральным боем были единицы.

Сейчас проясняется, что Алексей Иванович, совместно с бывшим царским отставным офицером Губером Иваном Ивановичем, проживающим в годы НЭПа в селе Андреевском (позднее он был председателем колхоза в д. Абатурове Костромского района, это около Сущёва), готовился для приёма на охоту (видимо на уток) бывшего главвоенмора, революционера и соратника В.И.Ленина Л.Д.Троцкого, но охота по каким-то обстоятельствам не состоялась. Был в д. Вёжи охотник-промысловик и организатор охот уже в советское время — Тупицын Михаил Григорьевич, к нему на охоту дважды приезжал с большой группой других охотников писатель, автор «Цусимы», А.С.Новиков-Прибой — это в 1936-39 годах. Приезжали на охоту Д.Зуев, В.Ставский, С.В.Михалков и ещё какой-то гипнотизёр, а также постоянно ездили известные охотники из города.

Основная, большая часть охотников охотилась только на уток, эта охота не являлась промыслом, а была как бы забавой, отдыхом. В каждом втором или третьем доме в зиму содержались по 3-4 подсадные утки для весенней охоты на селезней. Прилёта уток, весны ждали, как праздника; готовились, чинили ботники, заготавливали еловый лапник для шалашей-укрытий, заготавливали порох-дробь, пристреливали ружья. И хотя существовало в Костроме охотобщество, волокиты, ограничений и всякой бюрократии не существовало. Можно было свободно купить ружьё, порох, дробь. Строгого вступления в общество не требовалось — большая часть деревенских охотников не являлась членами общества. Охотиться с нарезным стволом было строго запрещено. Промысловики (а это с начала века и до 1941 г., как помнится, были в Вёжах: Семёнов Иван Сергеевич, Тупицын Михаил Григорьевич, Ропотов Фёдор Христофорович, Клюев Павел Николаевич, Лаврентьев Иван Никандрович, Тукин Николай Яковлевич; в с. Спас: Баданин Александр Александрович, Дюшков Роман Галактионович, Баданин Николай Геннадьевич, Кубашин Ананий и другие; в д. Ведёрки: Ленёв Алексей Иванович, Фирстов Николай Григорьевич с сыном Николаем, Фирстов Константин Павлович, Корнилов Александр Корнильевич) промышляли белку, норку, куницу, горностая, хоря, лису, волка. На лосей в довоенное время охотились мало, и только во время войны и позднее стали их отстреливать воинские части из города, и были организованы 2 бригады в д. Моховатое от Песочных лагерей для их войсковой части. С этих пор и пошло большое браконьерство на лосей. Уток местные охотники отстреливали немного, три-два-пять селезней за зорю. Влёт стреляли немногие, стреляли в сидячих около подсадной утки; с заряда старались подстрелить две-три утки, так как берегли патроны. Были случаи, когда и по дюжине набивали. В первую очередь утки-дичь шли на питание собственной семьи, с утками, куликами, тетеревами варили супы, тушили картошку. Излишки иногда возили продавать в город, где на дичь всегда был спрос.

М.Г.Тупицын с неизвестным охотником в заводи озера Ботвина осенью.

При появлении волков в наших местах организовывали облавы и отстреливали. В одной такой охоте в 1948 г. 21 августа довелось участвовать и мне: стоял на номере и подстрелил молодого волчонка, за что получил премию 70 руб. А всего в этой охоте-загоне убили 8 или 9 волков.

Сопутствующие занятия и ремёсла

Плетение лаптей

Я часто хожу по центру Костромы, прохожу мимо памятников И.Сусанину, В.И.Ленину в парке и всегда ощущаю, что чего-то тут не достаёт, а недостаёт, считаю, памятника русскому лапотному мужику. Как бы украсил он город, и виделась бы история Руси в этом памятнике. Представляю его таким: русский мужичок, сидя на завалинке, с кодочигом в руке плетёт лапоть (простите за фантазию). Лапоть с незапамятных времён и до конца Великой Отечественной войны являлся на Руси основной обувью. Плели и носили их повсеместно — в деревнях, в сёлах. В редком доме в семье не умели их плести. Он был удобен, лёгок, в лаптях работали как летом, так и зимой.

В нашем низменном крае, как нигде, этому способствовало большое количество произраставшей липы. До образования водохранилища были огромные лесные массивы, где произрастала почти одна липа. Это Белкина Грива, Липовая, Красная Грива, Клитишная, Плоцкая, Овинцы.

Интересно и само дерево липа. Сколько от него исходит полезных изделий: 1) лапти, 2) мочало, из которого ткали рогожи-кули, вили верёвки, делали мочалки для мытья в бане и другие изделия; 3) из толстых лип делали кадки для мёда и грибов, опарницы, ложки, различные другие поделки. А как горит липа в печке — без треска и копоти, как масло. Только нет от неё большого жара, как от берёзы, ольхи. И не менее важен липовый мёд, её соцветия как лекарственное сырьё. Лапотным делом в наших сёлах занимались профессионально, в старое время лапти возили продавать на базары-ярмарки. На базары, ярмарки возили продавать и лыко. В годы революции и НЭПа жители наших Вёжей, Пётр Никитич Клюев и Сергей Иванович Клюев, возили лыко на ярмарки в Семёновское-Лапотное (Островское) на своих лошадях, и была неплохая выгода: оттуда везли зерно-овёс и другое. В годы НЭПа и коллективизации лапти в деревне принимало сельскохозяйственное общество, а позднее потребкооперация. Особенно много плели лаптей в с. Куникове.

Всю весну-половодье мимо наших Вёжей ежедневно ехало по нескольку лодок из Куникова в наши рощи драть лыко. Это был момент для заготовки лыка — летом на лошади не всегда можно было проехать. Рубили и осенью-зимой по первопутку.

Что ещё немаловажно отметить: чем больше вырубали молодую липу, тем больше её произрастало. Сегодня срубил одну липку-лутошку, на следующий год от её корня-пенька произрастали 3-4 новых отростка.

Процесс плетения был сложный. Каждую липку толщиной в 2–3–4 см нужно было распластать по сердцевине длиной в 1,5-2 метра, а потом, переломив её в нескольких местах, отделить кору-лыко от древесины, затем снять верхний слой коры, выровнять вершину и корень лыка по ширине. Сухое лыко сначала вымачивали в пруду-реке, свивали из лыка оборье-верёвочки, которым опутывали ногу, чтоб не сваливались лапоть с ноги и портянка с ноги-голени, затем заплетали с носка (пока без колодки), а потом, когда носок получится, сажали на колодку по размеру.

В 30-е годы потребительская кооперация много лаптей поставляла на строительство льнокомбината им. Зворыкина, строительство железнодорожного моста через Волгу и другие объекты. Из наших сёл-деревень: Куникова, Вёжей, Ведёрок, Спаса, Мискова — везли возами. Это было по мобилизации, трудовая повинность за паёк хлеба, без зарплаты во время Великой Отечественной войны.

Сейчас доживает свой век в селе Спасе великая труженица тыла бывшая наша соседка по Вёжам Лидия Николаевна Ветрова, девичья фамилия Данилова — мастер лапотных дел в прошлом. Всю войну с начала и до 1947 г. она и ещё две сестры Тупицыны, Ольга Константиновна и Мария Константиновна, плели лапти для Космынинского торфопредприятия. Помню: почти каждый летний день они выставляли скамейку на крыльце, выносили пучок лыка и начиналась работа; когда забирала тоска, запевали песню (это занятие было помимо колхозной работы, по вечерам).

В 20-30 годы, да и раньше, деревенские дети в школу ходили большей частью в лаптях. С конца Великой Отечественной войны на смену лаптям стали появляться резиновые сапоги, которые принялся массово производить Ярославский завод резинотехнических изделий. Наши жители решили перепрофилироваться — лаптей стали плести меньше, а больше заготавливать мочала, из которого делали мочалки для мытья в бане и возили их продавать в Ярославль, Кострому, Вологду, где был на мочалки большой спрос. В Ярославле на мытном базаре покупали на толкучке резиновые сапоги и галоши. К началу 60-х годов лапти совсем утеряли своё значение, уже очень редко кого в это время встретишь в лаптях. А сегодня можно на них посмотреть только в музее, а жаль, нужно бы чем-то закрепить об них память.

Ткачество

Уже с чистого понедельника во многих домах в деревне начинали устанавливать ткацкие станы. Помню, приходила моя тётушка Вера Алексеевна Тенегина, звала мать: «Пойдём, Татьяна, сновать кросна», т.е. налаживать ткачество.

С древних времён сельские жители носили домотканую одежду, рубахи-подштанники, дети повсеместно ходили в домотканой одежде. Ткали постельное бельё, навины, полотенца, скатерти и шерстяные портянки на пеньковой основе (онучи) для ношения в лаптях, дерюги. Примерно с начала XX века для ткачества стали покупать в городах хлопчатобумажную нить фабричного производства. А до этого для ткачества пряли вручную на прялках лён, пеньку, крутили на веретене, подвешенном к потолку. Ткацкий труд был тяжёлый, после каждого хлопка, челнок вручную нужно было отправлять в обратную сторону. Поэтому посменно садились за стан все женщины семейства: бабушка, мать, снохи, дочери, иногда ткали и мужики. Вытканные ткани, называемые навиной, расстилали в огороде (или в другом месте) на наст для отбеливания, летом расстилали на росе по раннему утру. К Пасхе станы разбирали и уносили в амбар до следующего Великого поста. Правда, некоторые ткали и летом — у кого было мало полевых и сенокосных работ. Особенно красивы были половики и дерюжки, их ткали из разноцветных рваных тряпок, старой одежды, платьев, сарафанов. А холсты красили, варили в коре различных деревьев: ольхи, ивы, дуба, крушины и других; особенно красивый, коричневый цвет был из ольхи.

Прядение

Лён в нашей низине не возделывали, а закупали его в сёлах Ярославской области и других местах. Но хорошо родилась у нас конопля-пенька, её — помню я — вязали в большие пучки-снопы и вымачивали в реке, потом мяли, как лён, и отделяли от костры, расчёсывали в повесьма и из готового волокна вили верёвки вручную для хозяйственных нужд — они были намного крепче, чем из мочала. Пряли нити для ткачества (основ). А большую часть использовали для вязания рыболовных снастей, мереж, ветелей, криг, сеж, ряжей и косяков.

Сетевязание

Вступая в пай или покупая у общества какой-то водоём-озеро, каждый рыбак должен был иметь определённый набор сетей; для загрузы (перекрытия) схода рыбы весной требовалось определённое количество квадратных метров сети-косяка. Его, как и другие сети, вязали сами рыбаки, отдавали как заказ другим, кто этим занимался; вязало почти всё население — старушки, дети. Косяки для загруз смолили, чтоб были крепче и дольше не сопревали в воде; мережи, ветеля, криги дубили в коре дуба, ольхи, ивы.

Полотно для мережей вязали из очень тонкой нити, поэтому искусство прядения требовало большого мастерства. Не каждая женщина могла выпрясть такую нить. Этим занимались с ранней осени и до весны. Во многих домах при свете керосиновой лампы — а в более ранние времена и при свете лучины — жужжали прялки и веретёна. « Или дремлешь под жужжанье своего веретена... » А.С.Пушкин.

Для изготовления ветелей (ловушек) требовалось для каждого 5 колец и дуга. Их изготавливали из черёмухи, рябины — она была гибкая, не ломалась. Для мереж требовалось большое количество поплавков, а для грузов — камешков с дырочкой, величиной с куриное яйцо; на каждую мережу их требовалось по 40 штук; первые изготовляли из берёсты, делали-вырезали заготовки, опускали в крутой кипяток, а потом накручивали на палку, чтоб в середине была дырка для тетивы. Камни-грузила делали гончары из отходов глины при гончарном производстве, их покрывали краской-глазурью и обжигали.

К началу 30-х годов появились сетевязальные фабрики и нужда в большей части сетематериалов ручной вязки отпала. Однако некоторые виды сохранились до настоящего времени.

Плетение корзин и других изделий из прута-лозы

Как я уже писал выше, по берегам рек и озёр рос в большом количестве ивовый кустарник. Он являлся исходным материалом для плетения корзин, санок-плетёнок и другой хозяйственной утвари. В старое время, когда ткали вручную, мешки как тара считались роскошью, их использовали в хозяйстве под муку-крупы и ещё некоторые продукты. А вся остальная продукция (картофель, овощи, рыба) транспортировалась в корзинах. Надо отметить, что эта продукция при транспортировке сохранялась лучше, чем в мешках.

Плетением корзин, как и лаптей, владели многие жители наших мест. Корзины имели разное назначение: бельевые, круглые с редким дном — для рытья картошки, хмелевые — для щипки хмеля, охотничьи — с окнами и перегородками для подсадных уток, с которыми ходили-ездили на охоту. Большие двуручные для перевозки картофеля и овощей. Короба-сундуки, где хранили различную хозяйственную утварь. Большие сенные корзины, из которых раздавали сено скоту, овцам, лошадям на дворах. Бельевые с крышкой, в которых носили завтраки на сенокос. Маленькие — ребятишкам за грибами-ягодами ходить. И многие другие.

Корзины плели также и на продажу, возили на базары и ярмарки, покупали на месте по заказу. В 1935-38 г. в Вёжах была организована учебная мастерская по плетению, где обучалось много наших ребят. Руководил ей мастер, по фамилии Скупнов.

Особое место в потребности корзин заняло создание колхозов, тут для каждого колхоза требовалось 1000 и более корзин ежегодно. Приезжали закупать их из других мест, где не было возможностей их плетения. С созданием водохранилища места роста прута исчезли под водой, и некоторые профессионалы по плетению из д. Тепры ездили на Ростовское озеро Ярославской области.

Что человек научился делать с детства, то не забывается до старости. Как-то летом в 1992 г. приехал я в гости к дочери в Кологрив, пошёл с внуками на Унжу купаться, глянул, а там у пляжа на берегу огромные заросли прута, а корзин в доме нет. На другой день пошёл, нарубил пучок и, хотя не плёл лет 50, попробовал — получилось, и наплёл штук 10 всем.

Повседневный быт

Трудовой день в деревенской семье начинался рано утром. Первым поднималось старшее поколение. Бабушки, матери, зажигали у божницы-киота лампадку, совершали небольшую молитву, называемую нача`л, (говорилось: «положила начал»). Потом мать зажигала небольшую керосиновую лампу-фонарь и шла во двор доить корову.

В это время поднимался дед или отец, шёл во двор за дровами и затапливал русскую печь. Подоив корову и процедив молоко, хозяйка кухни начинала готовить нехитрую повседневную пищу-еду.

Тут мать будила дочь, говорила: «Вставай, Маня, почисти картошки на суп» — или: «Сходи на речку за водой». Маня-дочь вставала, также ложила начало — молилась — и принималась за дело.

Дед-отец шёл во двор раздавать сено и корм скотине. В это время поднимались и остальные члены семьи. Каждый по указанию матери или бабушки делал дело до завтрака.

К этому времени должны быть все в сборе за столом, если кого-то не было (где-то задерживался), ждали. Ела вся семья из одного блюда, с одной большой сковороды. За столом сидели смирно, разговаривали тихо, немного. Если из детей кто шалил, смеялся, получал от родителей ложкой по лбу. А у некоторых на стене висел ремешок, или трёхвостка, и достаточно было отцу-матери глянуть на него, как за столом воцарялась тишина. Столы были деревянные, большие, смотря по семье.

Главным атрибутом на столе был самовар, он всегда был под парами — степень кипения его регулировали крышкой на трубе, чтоб угли в нём чуть тлели. Чай разливал дед или отец по очереди — по старшинству. Пили из чайных блюдец, ловко удерживая на пальцах у рта. Сахар был мелко нащипан кусочками и лежал в общей сахарнице, за каждым блюдцем полагалось взять один кусочек. Кто быстро выпивал, тот ждал, когда выпьют все и особенно, кто наливал. Потом наливали по второму кругу, кто не хотел, тот должен был перевернуть стакан-чашку вверх дном на блюдце. К чаю пекли колобушки-кулички, сочни, реже (в будни) пироги с картошкой, морковью, с пареной калиной — ржаные.

Кто в этот момент приходил, чужой или сосед, неблизко подойдя к столу, совершал небольшую молитву (из-за стола на это никто не реагировал), и садился недалеко от стола на лавку или на стул около печки, и молча сидел, пока не спросит хозяин: « Ну, чего тебе, Костя, надо?» После чего тот начинал излагать просьбу, вести разговор. После завтрака каждый по его способностям занимался делом, работой.

Обед также совершался в определённое время, кто где-то работал подальше от дома — в овине, амбаре — за тем посылали детей. Перед тем, как сесть за стол, каждый перед иконами должен немного помолиться — перекреститься.

В хозяйствах (большинстве) соблюдалась строжайшая экономия и порядок, за всем следил зоркий глаз хозяйки и хозяина дома, и если обнаруживалась какая-то неисправность, тотчас же подвязывалось, приколачивалось, проконопачивалось.

Всему было своё место. Например, кости от мяса, старые тряпки не выбрасывали, а относили на чердак и копили, зимой проезжали по деревням сборщики этой продукции и обменивали её на нитки, иголки, деткам свистульки и другое. Даже рыбью шелуху (когда рыбу чистили для еды и на сушку) не выбрасывали, а промывали, сушили и сдавали торговцам рыбой, а те её сдавали в рестораны для приготовления заливных блюд: желе получалось хорошее. Если на дороге валялся клок сена или полено, обязательно его подберут и домой принесут. Конская сбруя, сани, телеги постоянно проверялись, готовились загодя к сезону, а также сенокосный инвентарь: косы, грабли, вилы и т.д.

Воскресенье было нерабочим днём, даже в сенокос. С утра большинство населения деревень, приодевшись в нарядную одежду, шло в церковь села Спаса, настроение придавали звон колокола и ожидание кого-то там встретить. Старикам-пожилым кого-то из родственников, знакомых, а молодёжи хотелось кому-то подмигнуть, узнать новости о подруге, товарище. И, конечно, молиться. В то время многие молодые парни пели на клиросе. Считалось это почётно.

В воскресенье готовилась более лучшая пища, пекли белые пироги, жарили рыбу, дичь, мясо.

После завтрака мужики-ребята (многие) шли к кому-то в дом, а летом к амбарам играть в карты. А девицы расходились к подружкам. Летом на улице устраивали небольшую гулянку, а зимой беседки (вечером). Весной в разлив выезжали на больших лодках меж деревень. Туда съезжались из Вёжей, Ведёрок, Спаса как парни, так и девицы: по нескольку лодок (3-5) счаливались — гурбились, называлось, — и веселились, пели песни под гармошку и даже устраивали пляску, игры, влюблялись.

О цветах

Цветы, как сейчас, в садах не выращивали, и не принято было дарить, как сейчас, на праздники, дни рождения, и похороны были без цветов. Но в каждом доме зимой и летом все окна-подоконники были уставлены горшками-кадушками с цветами — каких их только не было! Все женщины ревностно за ними ухаживали, обменивались, проходя в других деревнях, смотрели, у кого какие цветы на окнах.

О церкви

Наша церковь называлась Спас-Преображения. Престольный праздник в наших трёх деревнях был 19-го августа — Преображеньев день.

История строительста её неизвестна (кем построена, в каком году), но существует легенда о месте её строительства. Первоначально её хотели строить в д. Вёжи; рассказывалось, что навозят лесу-брёвен к месту строительства, а через неделю-две этот лес исчезает в одну ночь. И не оставалось никаких следов от его исчезновения, говорили: как по воздуху улетал. И оказывался в Спасе — на месте, где позднее стояла церковь; лес увозили снова в Вёжи. Привозили из леса ещё нового, и опять через неделю-две всё исчезало и опять оказывалось на том месте, где была потом построена церковь. Так было раза три, и вежане отступились, сказали: «Это Божье веленье, пусть будет так», но когда церковь построили, просили, чтоб её называли «церковь Преображения в Спас-Вёжах». Вот откуда идёт неясность в названии. «Куда поехали?» — «В Спас-Вёжи». «Где купили сено?» — «В Спас-Вёжах». И даже экскурсовод, подведя группу туристов в Ипатьевском монастыре, где стоит сейчас церковь, объясняет: «Эта церковь срублена топором без единого гвоздя, перевезена из мест затопления Костромским водохранилищем — из села Спас-Вёжи». Но административно во всех, даже старых документах значится: село — Спас, а Вёжи — это деревня. Так, например, записано в метрике моего отца: «Место рождения — деревня Вёжи, 1895 год, Мисковской волости, Костромской губернии».

Церковь в с. Спасе была построена метрах в 100-150 от поселения, внизу. По чему можно судить, что она построена намного позднее, чем само село Спас, так как последнее стояло на возвышенном месте, — отчасти, как и Вёжи, на привозном, прирощенном грунте.

Первоначально церковь стояла на дубовых столбах. Рядом стояла деревянная колокольня-звонница. В начале XX века под церковь были подведены кирпичные столбы-тупики, а в 1910-11 годах деревянную колокольню сломали, так как она подгнила, дала крен и представляла опасность. В 1910-14 годах рядом с ней построили кирпичную массивную колокольню, которая стоит до настоящего времени.

Как обставлена была внутри церковь, сведений не имею. Между селом и церковью было православное кладбище, на котором хоронили до 1949-50 годов.

Самый крайний дом от церкви был так называемый попов дом, он был большой, одноэтажный, на 4 больших окна по лицу. Как рассказывала мне мать, самым долгослужителем из священников был отец Сосипатр, который служил, видимо, с начала века и до революции; умер и похоронен около алтаря церкви.

Церковь и кладбище в весенние разливы подтопляло водой. В разлив в церковь из деревень ездили на лодках. Вдоль стены церкви была большая терасса-галерея, к которой привязывали лодки.

О верах и молениях

В наших местах существовало несколько верований и групп верующих. Самая большая — это православная, с церковью в селе Спас.

Была вера старообрядческая, с центром в деревне Овинцы. Это поселение, видимо, возникло во время раскола. Поселение очень старое, оно преобразовалось в деревню, видимо, из скита, основанного бежавшими в леса во времена раскола. Там и до переселения существовало старообрядческое кладбище, где и похоронен наш дед Фёдор Иванович Пискунов в 1930 г. Церкви там не было, а была так называемая молельня-дом. До 1930-36 гг. всех староверов из наших деревень хоронили в Овинцах. У нашей православной церкви в Спасе старообрядцев хоронить не полагалось.

Ещё была вера Черепенина, она тоже, видимо, была старообрядческая, но с другим уклоном-уставом, с центром в деревне Ведёрки, там также был молельный дом, священником там являлся долгое время житель д. Ведёрки Сергей Черепенин, а финансировал этот молельный дом уроженец деревни Ёмутово или Мохоньково близ с. Середы Ярославской губернии купец Юдин, крупный предприниматель, строитель в Петербурге.

Возникали и прекращали своё существование ещё небольшие группы, но они были незначительны.

В селе Куниково было две кирпичные церкви, и почему-то староверческая церковь стояла в центре села, а православная (Николы Чудотворца) — в так называемой слободе (надо сказать, что снаружи церковь была красивая, обнесена кованой оградой с кирпичными столбами).

В с. Мисково была большая кирпичная православная церковь Покрова, там (говорили старики) главный колокол весил 1000 пудов. Звон мисковского колокола отличался от других своим мощным звуком.

А вот о церкви в с. Жарки есть рассказ-легенда: её, говорят, построил костромской купец Третьяков. Какой веры она была, я не знаю. Она была небольшая, кирпичная, очень красивая-уютная, сюда по праздникам приезжала семья Третьяковых на молитвы.

Надо отметить, между верами шла постоянная борьба за вовлечение верующих каждой в свою веру. Были даже трагедии, размолвки при сватовстве-женитьбе. Сколько влюблённых пар были разлучены из-за разных вер. При сватовстве каждый сват старался перетянуть в свою веру, спорили, ругались, выторговывали материально, чтоб поступиться верой, уезжали, снова приезжали. Кто кого переубедит. Родители рассказывали: таким образом у некоторых была покалечена жизнь. Женили не по любви, а как хотелось родителям или сватам.

У старообрядцев была более строгая дисциплина как в жизни, так и в службах-молениях. Большинство, если не все, старообрядцев не курили табак, были сдержаны, а то и совсем не пили водки. Были честны и справедливы по отношению к другим. Молитвы у них велись по старому порядку. Помню, в 1975 г., мае месяце, мы хоронили нашего дядюшку в с. Чернопенье — он по вере был старообрядец. Так вот, когда его отпевали, в одной из молитв «Господи, помилуй» упоминалось сорок или более раз. Когда мы, работая ещё в колхозе в Вёжах, в 1945–47 гг. вывозили лес из овинешных лесов, то чтоб дать напиться, овинешные жители-старообрядцы не разрешали зачерпнуть ковшом в ведре воду и пить, а из ковша они наливали в кружку-стакан и потом подавали пить. Или вот какова была история одной любви в наших Вёжах, это было в 1921–22 годах. Жених был старовер, невеста православная. При нескольких попытках при сватовстве никто не уступал перейти в другую веру, и невеста решилась на уход самовольно, без свадьбы, без приданого. И только год спустя, когда родился ребёнок, мать невесты смилостивилась и благословила дочь иконой Пресвятой Богородицы. Сын их — мой друг — сейчас проживает в Костроме, и иногда приходя к нему, я обращаю внимание на ту икону в дорогом окладе, стоящую на их серванте, как реликвию тех давних событий.

У православных дисциплина была послабее, было необязательно идти в церковь каждое воскресенье и даже в праздник при плохой погоде или весной в ветер ехать на лодке в Спас, в дождь, мороз. Можно было вместо этого отмолиться дома. При рождении, крещении и регистрации в церкви имя ребёнку давалось того святого, который по святцам значился на этой неделе. Но некоторые родители, находясь со священником в хороших отношениях, могли дать понравившееся имя святого сыну-дочери и за месяц-два вперёд или назад.

Дни рождения в старое время не отмечали, а отмечали день ангела, т.е. того святого, в честь которого дано имя ребёнку. При поздравлении в семье мать произносила такие слова:

Дорогой сыночек Саша,

Поздравляем тебя с днём ангела.

Ангелу твоему — злат венец,

А тебе — доброго здоровья и счастья.

И целовала.

Прихожане помогали семье священника в сенокосных и уборочных работах. Например, вместе с проповедями во время службы священник обращался с просьбой помочь скосить ему пожню. Население откликалось, и почти из каждой семьи выделялся человек на эту помощь.

Во время праздников Пасхи и Рождества священник, дьякон и певчая (женщина) на праздничной неделе ходили по деревням со славой, т. е. заходили в дом, совершали небольшую молитву с распевом, священник в это время размахивал кадилом, наполняя дом запахом ладана. Хозяева дома давали за это что-то из продуктов — яиц, кусок мяса, рыбину или пирог, круг скоромного масла. Дьякон ходил с большой корзиной.

О транспортных связях и путях сообщений

Самым главным и устойчивым дорожным сообщением являлись зимние дороги, санный путь. Они прокладывались по рекам, озёрам, болотам; зимой на санях можно было проехать куда угодно. В это время перевозили основные массы грузов:

1. Вывозка леса на полои из лесных делянок для сплава весной по воде.

2. Вывозка сена из лугов, к которым летом невозможно было подъехать.

3. Поездки с товарами для торговли в дальние сёла и города.

Все зимние дороги — как дальние, так и местные — вешились; ставили с обеих сторон дороги вехи на расстоянии метров 30-40. Это в основном еловые большие лапы, реже — сучья-подрост других деревьев, кустарников. Делалось для того: когда дорогу заметало в пургу-метель, чтоб видны были ориентиры дороги, не сбиться с дороги, не заблудиться. За этим строго следили как местные, так и высшие власти. Как устанавливались зимние дороги, так сразу проводилась эта работа в пределах границ деревни, волости, уезда.

Вторым, не менее важным, было водное сообщение. Оно, наверное, являлось самым древним. Поскольку у нас были большие весенние разливы и множество рек, то на этот вид транспорта ложился большой объём грузоперевозок и сообщений, а самым главным являлся сплав леса.

При возникновении пароходств (примерно с 1870-80 гг.) по р. Костроме до Буя ходили пароходы с остановкой на Остром Колене — в двух километрах от с. Спас — для жителей наших деревень. В Куникове и у Мискова также были остановки. В близлежащие деревни, в г. Кострому весной и летом ездили на лодках. Летом поездки на колесе в большей части были затруднены в связи с отсутствием хороших дорог, а в сырую, дождливую погоду можно было проехать только верхом. Исключением была дорога в Кострому, где её немного подправляли, заваливали канавы, делали мосты и т.д.

Самым приятным транспортом старики почитали водный, говорили: «На лодке не тресёт, и товар не мнётся, не растресается, и дорога не пылится».

О службе в армии

К службе в царской армии наши старожилы относились с достоинством, видимо, проводилась определённая работа властями, обществом и церковью. Служить в армии считалось священной обязанностью каждого крестьянского сына. Не было каких-то злостных уклонений от службы.

Правда, не брали в армию одиночек у престарелых родителей и по медико-физическим показаниям. Отслужившего в армии парня считали за полноценного мужчину. Кого не брали в армию по физическим недостаткам, того называли «браковка» (белобилетник). Девицы таких парней не любили, провожаться избегали и замуж выходили неохотно, по нужде. Девица, вышедшая за такого парня, говорила: «Всё мужичок, не соломы пучок».

Служившие мужики каждый о своей службе рассказывал с достоинством: кто о Брусиловской армии, кто об уланском полке, кто о броненосце «Громобой», кто о флотском экипаже Кронштадта. Надо отметить, многие наши ребята призывались на флотскую службу — как в царское, так и в советское время. Многие за службу в деревне получили прозвища: Варяга, Стестель, Микада, Ермак, Фельдфебель, Улан, Гусар, Моряк Елисеев.

Призыв в царскую армию в мирное время проходил, видимо, один раз в год — осенью, на праздник Козьмы и Демьяна. Призывников сразу стригли наголо. С этого времени они назывались рекрутами, до отправки в часть. Они гуляли-рекрутились, не работали, ходили по гостям друг к другу в деревни и к родственникам. Вот какие они пели песни рекрутские:

Брат, забрили, брат, забрили

Наши головы с тобой,

Брат на брата посмотрели,

Покачали головой.

Как Козьма-Демьян придёт —

Нас Московец <*> повезёт.

Повезёт на вороной,

Не воротишься домой.

Повезёт на сивенькой —

Расставайся с миленькой.

Прощайте, Спас, Ведёрки, Вёжи,

Кострома — больши дома,

Прощайте, милые девчонки,

От вас уеду я.

<*> Московец — это был в 1910-15 гг. деревенский староста, Московцев Александр Филиппович, житель деревни Вёжи, на которого возлагалась отправка рекрутов.

Провожали всей деревней за Спас до городской дороги со слезами и с песнями под гармошку.

О революциях и дезертирстве

Революции — как Февральская 1917 г., так и Октябрьская — особых перемен в жизнь наших сёл и деревень не принесли. Как занимались люди своим хозяйством, так и продолжали. Они первоначально коснулись только столицы — власти и армии. Такой информации, как сейчас, не было, и её приносили возвращающиеся с фронтов солдаты.

Вот как рассказывал наш отец. В армию он был призван в 1915 г. Служил в 16-й кавалерийской дивизии, 3 м егерском эскадроне. Сумел понюхать пороха и покормить окопных вшей. Был под местечком Стоход, на реке Стоход травлен газами, лежал 2,5 месяца в Гродненском госпитале.

Февральскую революцию встретили так: находясь на фронтовой линии под г. Ковелем, боевых действий не вели, некоторые солдаты бегали в немецкие окопы для братания. В конце марта командующий дивизией генерал-лейтенант Володченко был вызван в Главный штаб в Москву или Петербург. Оттуда приехал в штатской одежде и в шляпе. После проведённого с офицерами совещания произошло следующее: обращение к офицерам и генералам «Ваше благородие» отменили, а ввели обращение «господин генерал-полковник, штабс-капитан». Честь отдавать офицерам и солдатам полагалось только во время службы. За рукоприкладство офицеров полагалось судить трибуналом. Тех, кто прослужил долго, за хорошую службу предлагалось отпускать домой на 3 недели (без дорог). Очереди на отпуск не было, отпускали по жребию. В каждом взводе бросали жребий. В отпуск тех, кто хотел, отпускали с оружием — винтовками.

Такой жребий выпал и отцу: 8-го апреля 1917 г. он выехал с позиции. Отбывших дома срок отпуска солдат военные власти Костромы в прежнюю часть не отпускали, а, видимо, формировали в Костроме свою воинскую часть. Признав у него плохое зрение, положили на долечивание в госпиталь на Муравьёвке, потом признали негодным к строевой и направили в пожарную команду, которая организовывалась в наших трёх деревнях как полувоенное формирование.

Прибывавшие с фронта солдаты не спешили являться после отпусков и роспуска старой царской армии в военкоматы, где уже формировалась Красная Армия. Они не знали, за кого они будут воевать, да и чего им надо было завоёвывать? Большинство уже воевавших солдат и призывников не являлись на сборные пункты (военкоматы).

Это уже шёл 18-й год. В сёла-деревни были направлены конные отряды красноармейцев для отлова дезертиров. В это время уже вовсю полыхала гражданская война. Мятежи вспыхнули во многих местах России. И особенно — в Ярославле. Поэтому, видимо, были приняты жесточайшие меры по борьбе с дезертирством. В наших трёх деревнях дезертирствовали человек 10-15 от 2-х месяцев до полугода. Скитались по лесам, ночевали в овинах, на хмельниках, в речных и озёрных избушках, в стогах. По дорогам днём и ночью шныряли конные разъезды красноармейцев. Как рассказывала мать, в Ведёрках у амбаров стояли их палатки, была коновязь для лошадей. У кого были дезертиры, отбирали скот, баранов на еду.

По вечерам красноармейцы устраивали пляски, пели песни. Рассказывали, один черкес (или грузин) плясал лезгинку с бутылкой на голове, а какой-то силач перебрасывал у весовой 2-х пудовую гирю через воз с сеном. Жители деревни, дети ходили на них смотреть. Красноармейцы знакомились с местными девицами, провожали их и тем самым получали сведения о дезертирствующих.

Биография его такова. Уроженец д. Привалово Ярославской губернии. В царской армии служил в Петербурге, в лейб-гвардии, по характеру был вспыльчив и горяч. Однажды ударил старшего офицера в лицо, сидел на гауптвахте; там ещё что-то совершил, его судили; сидел в тюрьме в Петрограде, бежал оттуда, прихватив с собой полковую кассу; был пойман в Костроме и посажен в тюрьму на ул. Русиной, тоже бежал. А в годы дезертирства, видимо, при поддержке организаторов Ярославского мятежа и заговорщиков по борьбе против советской власти организовал отряд так называемых «зелёных».

Как рассказывали наши старики, в отряде наших дезертиров не было, хотя он приглашал некоторых — отказались. В основном были мысовые; это Шунга, Яковлевское и их деревни. Один из его помощников был из Шунги — Пашков. Из Самети, Петрилова, Шемякина были многие, из ярославских деревень. Ещё помощником у него был из Шемякина некто Саблин.

Наши дезертиры по 3-4 человека скитались около своих деревень, по вечерам-ночью в овины им приносили еду. Иногда приходили в деревню, когда отрядов не было. Но однажды, скитаясь по лесу, Павел Иванович Халатов, Анатолий Павлович Мошкин и Иван Мазайхин наскочили на дозор Озерова, их задержали; оружия у них не было; Иван Мазайхин знал Костюху, и его отвели к Озерову в шатёр на допрос. Костюха расспросил Ивана: «С кем бродишь? Давно ли был в Вёжах? Где стан красных? Сколько лошадей? Кого из дезертиров поймали? Что сделали?» Потом предложил Ивану остаться в отряде, тот отказался и услышал от Озерова слова: «Вешаю замок на губы», т.е. «Молчать, никому ни слова». Когда наши пробирались обратно, на открытом месте, между Баранью и Лунковым, их засёк отряд красных и открыл по ним пулемётную стрельбу; они ползли по кустам, по траве, в это время Павел Ивановович Халатов потерял штаны.

Этот эпизод позднее вошёл в местный фольклор. Уже в колхозное время где-то на перекуре или в рыбацкой избушке, при рассказах и воспоминаниях, мужики, как бы подначивая Павла Ивановича, говорили: «Уж ты, Паша, расскажи, как штаны потерял, когда от Кости Озерова бежали».

После гражданской войны Озеров исчез, говорили: «Как в воду канул». А рассказы, легенды про его действия остались в народе до сих пор.

Годы НЭПа (1922-30 гг.)

Революция и гражданская война особой разрухи в наши сёла не принесли, жизненные обустройства сёл не изменились. Наоборот, некоторые декреты советской власти улучшили положение сельских жителей. Так, например, всем, кто служил в Красной Армии, по декрету Ленина выделялся бесплатно лес для строительства домов, амбаров и т.д. Улучшилась работа сельскохозяйственного общества и кредитного товарищества. Наделами земли как пользовались, так и осталось, без переделов. Торговля рыбой, сеном, лесом оставалась по-прежнему свободной.

Возросла встречная торговля, из города развозили продавать ткани, одежду. Была организована продажа в кредит швейных машинок фирмы Зингер, которые развозили по деревням сами продавцы. За проданную рыбу торговцы привозили яблоки ящиками, муку (крупчатку и американку), расфасованную в синие мешочки по пуду.

В эти годы было построено много новых домов в деревнях, в основном кирпичных, так как кирпичные заводы были: 1 — в Вёжах; 1 — в Овинцах, который в год давал 150-180 тыс. штук кирпича; и было 2 завода в Куникове. Была создана в Ведёрках опытно-агрономическая лаборатория по выращиванию хмеля, которую организовал бывший пленный чех Конопасек Антон Францевич.

В Вёжах была построена общественная чайная, которая служила Народным домом, днём там пили чай — как местное население, так и проезжие, а вечером давали концерты самодеятельные артисты, которые приезжали из города, Куникова, Яковлевского, Самети и т.д. Была и своя самодеятельность в наших деревнях. Всё это не ущемляло церковную службу — в церковь как ходили, так и продолжали ходить.

В сёлах стали появляться средства механизации. Так, в Караваевской коммуне в 1925-26 годах появились первые конные косилки и грабли. Как не раз отмечал наш отец, это время жизни было самое лучшее за всю его жизнь.

Коллективизация и раскулачивание

Коллективизация стала появляться, как тёмная грозовая туча из-за леса, с 1927-28 гг. Об этих переменах шли настороженные слухи и предположения. Одним не верилось и не представлялось, как это всех коров и лошадей сведут на один двор. И как это на моей лошади поедет в город какой-то там Костька или Мишка-босяк. Другие распространяли слухи, что и народ сведут в один большой общий дом и спать будут все вместе под одним большим одеялом. Другие говорили, что власть от мужиков отберут и править всем будут бабы. Мужики коров доить, а бабы на собрания.

Первой ласточкой в этой большой политической работе было создание группы бедноты. С них и началась работа, члены группы стали ходить по домам и агитировать в колхоз. Организатором от партии ВКП(б) в нашем Куниковском сельсовете в то время был большевик, по фамилии Рогов, присланный из Костромы.

Бедняки сразу вступили в колхоз, большинство из них были безлошадники. Кто побогаче, были объявлены кулаками, у них имущество, скот стали принудительно отбирать. Те из богатых, кто раньше раскусил этот замысел, продали скот, дома, и перебирались в город, и устраивались на городские работы.

Агитация велась напористо: «Кто не вступает в колхоз, тот кулак» — был объявлен такой лозунг. Члены Куниковского сельсовета с группой бедноты заседали каждую неделю. Отчитывалась каждая деревня по вступлению в колхоз и раскулачиванию. Скот-лошадей сводили в большие кулацкие дворы. Помню, у нас в Вёжах лошади были в Московцевом дворе, коровы в Тупцином, Оточкином, Пыховом. Быки-телята — в низах амбаров Желтова, Пискунова, Хемина. В 1935 г. выстроили для дойных коров ферму на 50-60 голов и телятник.

Из наших Вёжей репрессирована и выслана была семья владельца чайной Пыхова Павла Григорьевича. Некоторые заранее уехали в города, продав по дешёвке дома, скот, лошадей и имущество. Но позднее, в 1935-37 годах, и там были арестованы и подвергнуты репрессиям. Некоторые были расстреляны как враги народа или погибли в лагерях.

Озёра-реки стали колхозными, и рыбу ловили как бы от колхоза, сдавали через потребкооперацию на предприятия общественного питания заводов и фабрик по копеечной цене, которую назначали власти.

Огромные наделы сенокосных угодий от наших деревень отобрали и поделили на весь Костромской район. Нашим колхозам оставили только на прокорм скота фермы и лошадей колхозов. Наши пожни стали приезжать косить из Бакшейки, Ивакина, Щапова, Апраксина, Караваева, Самети, Стрельникова, городские организации.

Жизнь наших жителей перешла как бы в два уровня. День работали на колхоз за трудодни-палочки, вечером-ночью для себя. Тайком (например, вечером после работы в колхозе) ехали на озеро-реку ставить сети-ветеля. На другой вечер ехали тайком проверять сети, вынимать из них рыбу, а накопив её за неделю и улучив момент, ехали в город Кострому или другие сёла продать.

Косить сена для личного скота стало негде — всё колхозное, на трудодни давали сена мало. Скота-коров в личном подворье разрешалось держать одну голову, одну овцу, одного поросенка. Лошадей держать было строго запрещено. Все перевозки население осуществляло на санках людской тягой, а весной на лодках. В колхозе лошадь давали в исключительных случаях по большой нужде, например, отвезти больного в город. Поэтому перевозка дров, сена и другого для личных нужд осуществлялась только собственным плечом. Население перестало строить дома, не на что стало купить хорошую вещь. Средств оставалось только на выживание. У кого были куплены вещи-одежда в годы НЭПа, тем она и служила до окончания Великой Отечественной войны и переселения.

Отношение к работе стало меняться, хотя ещё и оставалась старая привычка сделать хорошо, добросовестно, честно, но мешала обезличка труда. Трудодень-палочку ставили опытному работящему мужику и молоденькому неопытному мальчишке одинаково, так как работали в бригаде. Поэтому на всё стали смотреть сквозь пальцы. Стали некоторые приворовывать. Однажды мудрый мужичок Александр Иванович Хемин сказал: «А что, мужики, со смиренством работай да приворовывай — так и будешь при колхозной жизни жить».

Председателей колхозов рекомендовалось сначала выбирать из бедноты, но они не оправдывали себя. Один сожёг воз лаптей зимой в мороз, когда вёз сдавать в город, второй сделал растрату.

Но к началу Великой Отечественной войны, хотя и плохо, жизнь стала в колхозе налаживаться, и о старой жизни только вспоминали. Стали председателями выбирать более добросовестных мужиков из своей деревни. Поскольку в каждой деревне был свой колхоз, люди были все на виду.

Волна репрессий спала, и некоторые мужики, по ночам поджидавшие чёрных воронков, успокоились. Все притерпелись, приспособились к этой коллективной жизни. Работать стали дружно, по окончании какой-то сезонной работы — посевной, сенокоса — по бригадам устраивали пирушки. На работу и с работы стали ходить с песнями, пели как старинные, раздольные песни, так и озорные частушки на колхозную тему. Вот ещё помню некоторые:

Колхозница-кенареечка

Отработала год без копеечки.

В колхоз пошла–

Юбка новая,

Отработала год —

Ж... голая.

Нам сказали: «Рогов помер»,

Я вчера его видал.

Без порток, в одной рубашке

Всех в колхозы загонял.

Война

И только привыкли, приспособились к этой колхозной жизни, только отошли сердца, спала злоба с людей, как из-за гор пришла другая тёмная туча — это Война. Она с ещё большей жестокостью навалилась на наш народ.

За время войны с одних наших Вежей ушло на фронт около 50 человек, около 40 не вернулось. Это был предпоследний разрушающий удар. Большинство колхозных лошадей забрали в армию.

Беспрекословно выполнялись заказы на поставку мяса, картофеля, рыбы, сена и другой продукции для фронта, для эвакогоспиталей, разместившихся в Костроме.

Народ стал голодать. Единственным спасением был Митинский овощесушильный завод в Губачёвском сельсовете. Туда наш народ вёз менять на барду (это отходы картофельного производства) сено, дрова на санках за 15 км. Из этой барды пекли драники-барденики и ели. Своей картошки не хватало, а колхозную забирали для нужд фронта.

Была введена трудовая повинность. Часть бездетных женщин-девушек в 17-18 лет отправляли на лесозаготовки в Сандогору, Ямково, Мисково. Зимой 1941-42 годов от стен Ипатьевского монастыря и до с. Саметь по берегу Волги рыли противотанковый ров — всем городом и селом области. Часть женщин-девушек была мобилизована для плетения лаптей для торфопредприятий и леспромхозов. Весной в разлив отправляли на сплав леса.

В деревне оставались 3-4 старика, дети, они обслуживали ферму — скот, телятники, овчарни. Для транспорта стали обучать быков-коров, на них подвозили с лугов сено к фермам, весной пахали.

Так переживали войну, которая унесла немало детских жизней, стариков и погибших на фронте солдат. Надо отметить выносливость и мужество людей. Так, на Митинский завод возили на санках сено по 5-6 пудов в одиночку за 15 км. Ездили, правда, по 3-4 человека, и где приходилось в гору везти, по очереди помогали друг другу. Сходило, как говорили, по семь потов. В 25-30-ти градусный мороз приходилось снимать пальто-фуфайку, до рубашки раздеваться. Таким же методом возили в Кострому, другие сёла сено, дрова и, реже, рыбу.

Школьное детство

В конце прошлого и начале XX века на три наши селения была одна школа. Сначала обучали до 3-х классов, после революции ввели 4-х классное образование. Первоначально (1900-15 гг.) школа была в Ведёрках. Там, кроме чтения и арифметики, пения, изучали закон Божий.

Многие родители и трёх классов не давали доучиваться — как научится сын или дочь немного читать, считать и, главное, сумеет расписаться, так и снимали с учёбы. Многие помогали по домашней работе, нянчили многочисленных своих братьев и сестёр, а некоторых из девочек отдавали в няни. А мальчиков увозили в город, в Петербург и т.д. родственники — дяди, братья — или отдавали в подмастерья в мальчики.

Потом (видимо, после пожара) школу перевели в Спас, где учились до 1933-34 годов. Потом снова перевели в д. Ведёрки в большой деревянный дом Коротковых, которых раскулачили. Дети из Вёжей и Спаса ходили в школу за версту, зимой в морозы, в пургу некоторых родители возили на санках, весной в разлив из Спаса и Вёжей возили родители по очереди на больших лодках; кто-то из родителей сидел на корме, правил, а дети гребли в 4 весла и иногда запевали песни, пока по воде ехали. Пели дружно, так как и в школе было два урока пения в неделю.

Надо отметить, что многие выпускники школы очень красиво писали и отлично считали на счётах, некоторые работали бухгалтерами в сельскохозяйственном обществе и кредитном товариществе, на других ответственных должностях. Учились дети большинство прилежно, с большой охотой, особенно после революции, когда был объявлен лозунг: «Учиться, учиться и ещё раз учиться».

Большинство детей до 1937-39 годов в школу ходили в лаптях, так как к этому времени тех, кто был побогаче, раскулачили или они уехали в города. А середняки не носили сапог и другую обувь, так как в школе беднякам выдавали ботинки-валенки, чего хотели получить и середняки.
В эти предвоенные годы под лозунгом «Учиться и учиться» сменились ориентиры учёбы; если раньше родители в своих детях видели работника, которому достаточно было научиться считать и писать, то советская власть поставила задачу:

Изучим мы дальние страны,

Узнаем строенье земли.

Мы выучимся и в стратосфере

В бои поведём корабли.

Многие наши ребята после окончания 4-х классов Ведёрковской школы подались учиться в Шунгу, Петрилово, в город в 5-й–7-й классы и техникумы, после чего уже только некоторые в деревню возвратились.

В школе нас прельщала не только учёба, а и дорога в школу. Чего мы только не проделывали! Осенью, когда копали картошку на бывших хмельниках, пекли её в золе костра или тушили в ведре, поставленном на костёр и присыпанном землёй. Лазали и качались на деревьях, дубах. Устраивали драки между учениками деревень. Осенью по перволёдку в школу ездили на коньках до Ведёрковского моста через р. Идоломку. Мяли горы на тонком льду реки. Когда в ноябре река Идоломка покрывалась первым тонким льдом и на него можно было ступить, наша деревенская детвора выходила на этот перволёдок. Кто на самодельных, кто на покупных коньках, а кто просто так. Лёд под ногами потрескивал, и в это время смельчаки — мальчишки и девчонки по 5-7 человек — выстраивались в шеренгу и бежали или вдоль берега или поперёк реки — от одного берега к противоположному. Впереди бегущей шеренги лёд поднимался (вставал «волной»), звонко трещал (но не проваливался, только образовывалась масса трещин), и это всех привлекало. Пробегали по одному месту по 5-7 раз, пока кто-то из участников не проваливался.

Провалившийся из полыньи выскакивал сам (когда одной ногой проваливался), или ему бросали жердь, или руку подавали. Он, мокрый, шёл домой, иногда со слезами, и остальные участники за ним. За это родители давали неудачнику лупку ремнём, а остальные под окном слушали, как будут пороть. На другой день друзья-участники спрашивали: «Ну, как — здорово тебя отец порол?» — «Да нет, раза три хлестнул и на печку загнал». — «Да ну, не ври, мы ведь слушали, как тебя отец хлестал да приговаривал: «Не ходи на реку, не ходи на реку, не мни горы!»

Были и другие забавы. Весной с колом отталкивались на льдине от берега и плыли по реке-разливу, вызывая у взрослых тревогу и раздражение из-за риска и опасности. Иногда при таких забавах прогуливали уроки и даже дни. Потом от родителей получали порки.

Самыми любимыми играми ребятишек и девчонок того времени были игры в козонки и лодыжки. Девчонки 8–14 лет играли в лодыжки. Лодыжка — это часть голеностопного сустава овцы, ягнёнка, барана. Когда варили студень, эти косточки не выбрасывали, а обсушивали, красили их в разные цвета и копили. Их девчонки хранили в своём мешочке, и, когда шли гулять, брали с собой, и устраивали игру так: собирались в круг, на уровне пояса вбивали палку, собирали в руку одной девчонки по одной лодыжке с каждой участницы игры, трясли их в ладонях и бросали с торца палки на землю — которая вставала на ребро, это означало выигрыш. Так делали все по кругу. Кто проигрывался, тот покупал у много выигравших. Стоимость была разная, в зависимости от красоты и величины: от 10 до 30 копеек. Это по состоянию на 1938-41 годы.

У ребятишек была игра в козонки. Козонок — это часть голеностопного сустава коровы, быка, телёнка. Когда варили студень, эти косточки-козонки также отбирали, высушивали, красили. Они были более крупные и другой формы, чем лодыжки. Играли так: ставили в ряд монеты и козонки: впереди втыкали на ребро 3–5–20-копеечные монеты, за ними козонки и битой-палкой с расстояния 6–8 метров бросали-били. Кто сколько выбьет монет-козонков — это выигрыш. Их также продавали-выкупали за деньги ребята друг у друга. В эту игру играли весной-летом на проталинке на лугу.

Много было в деревне других сейчас забытых игр.

Праздничные обряды

Престольным праздником в трёх наших селениях (с. Спас, д. Вёжи и д. Ведёрки) было Преображенье Господне, 19 августа. В более старые времена по этому случаю проходила в переполненной церкви соответствующая служба. На этот праздник гости приезжали из Костромы, других дальних сёл, и все — как накануне, так и с утра — шли в церковь.

После службы хозяева и гости расходились, разъезжались по деревням; по домам накрывались столы, и долго, не торопясь, угощались; после все выходили на гулянку.

Гулянки организовывались в довоенное время за деревней. В Ведёрках гуляли в так называемом Ельнике — это до 1930 г., позднее — на Горках: между рекой и деревней было возвышенное место. Вёжи и Спас выходили на Середнюю Гору. Это между Вёжами и Спасом. Там девицы по ровням (возрастным группам), взявшись под руки по 6-8 человек, ходили по гулянке и пели песни под гармошку или без таковой: вместе с гостями набиралось 8-10 групп-рядов. Ребята также ходили рядами, с тростями в руках, но впереди их шёл гармонист и атаман с тростью, который запевал отрывистую песню вроде частушки, например:

Хулиган-мальчишка я,

Хулиган молоденький.

У меня, у хулигана,

Финский ножик новенький.

Надо отметить, девицы пели протяжные, раздольные песни, а парни вот такие озорные, хулиганские частушки. Дети, подражая, также группами ходили сзади рядов — ребятишки за парнями, девчонки за девицами. Гости, родители, старики или стояли, или тоже прохаживались сторонкой, рассматривали, расспрашивали, чей парень в ряду, чья девица; давали свою оценку девичьим качествам, одежде и т.д.; встречались со знакомыми, вели разговоры. Походив по гулянке с песнями, как девицы, так и парни устраивали пляски — русскую, цыганочку, елецкого. Тут образовывался большой круг. Глежане, так называли в то время зрителей, смотревших на гулянья, подзадоривали своих знакомых в пляске. Поплясав, начинали танцевать кадриль 6-зарядную. Это интересно как зрелище, так и сам процесс танца. Выстраивались в два ряда, с одной стороны парни, с другой девицы, сколько наберётся желающих, и начинали под мелодию гармошки делать определённые движения, как и в обычных танцах — с приплясами, прихлопами, с поворотами. Но самое интересное: держа свою партнёршу правой рукой за талию, а левой за руку партнёрши, парни долго отбивали дробь, с задором и лихостью. Особенно под мелодию «Светит месяц», это 4-ю играли. У каждого танца из 6-ти была своя мелодия и движения в танце.

Хочу высказать упрёк нашим работникам культуры, танцевальным коллективам и их организаторам. Во многих сельских местностях Вологодской, Ярославской, Архангельской губерний-областей на деревенских гуляньях и зимних беседах-свозах танцевали нашу любимую кадриль, состоящую из шести отдельных танцев. Это был своеобразный, задорный, озорной, весёлый танец в комбинации с пляской. Особенно он был красив, когда его танцевали летом на улице на лужайке — выстраивались в ряд и под гармошку начинали с первого танца под мелодию:

«Ах вы, сени, мои сени,

Сени новые мои».

Вот уже более сорока лет я нигде не встречал, нигде не видел по телевизору, чтоб танцевали нашу кадриль. Правда, называют иногда танец кадрилью, но это не так, не по-настоящему, его придумали некоторые современные хореографы. Погиб своеобразный элемент культуры нашего народа.

К закату солнца гулянка расходилась по домам, хозяева забирали гостей на вечерний чай-угощение.

После этого, уже в деревне, подвыпившие парни и мужики, как местные, так и гости, иногда затевали драки, за гостей вступались хозяева, и получалась большая свалка с серьёзными последствиями. На этот праздник из своих деревень гости не приглашались.

В каждой деревне был свой деревенский праздник. В Вёжах — Ильин день, 2 августа, в Спасе — 21 сентября, Рождество Пресвятой Богородицы, в Ведёрках — Фролов день, 31 августа. В эти праздники приглашались гости из своих деревень и совсем редко из дальних и города. Процесс гулянок и празднования был тот же, и так же ходили в церковь.

В эти летние праздники особо обращалось внимание на противопожарную обстановку. Улицы, переулки выметались от сухого мусора. Курить на ходу в деревне запрещалось. Назначалось усиленное дежурство. Накануне, за 2-3 дня, проверялись противопожарные средства. Машины стояли на телегах в депо в готовности, на дежурство назначались трезвые, добросовестные мужики.

Зимние гулянья и посиделки

С приходом осенних заморозков начинались деревенские беседки и посиделки. Посиделки — это когда у одной из девиц в доме собирались 3-4 подружки с какой-либо работой. Это прядение шерсти, вязка рукавиц, носков, кружев, щипка шерсти и т.д. Узнав, у кого девичьи посиделки, к ним приходили ребята, в основном кавалеры, ухаживающие за кем-либо из девиц. Они, как всегда, приходили с картами и играли в подкидного, козла, девятку, Сеньку Хохла; девицы иногда гадали на картах. В это время на посиделках вели себя скромно, не курили, не шумели, громко не разговаривали, чтоб не вызвать недовольства хозяев, которые тоже были заняты каким-либо делом или уже отдыхали, лёжа на печке или на полатях. Таких посделок в один вечер собиралось несколько, так как молодёжи было много и они собирались по возрастным группам. Были случаи, когда хозяева кого-либо из ребят и не пускали на посиделки, тогда последние в отместку могли что-то навредить хозяину — развалить поленницу дров, раскидать сено у двора, спустить под гору сани, привязать к ручке калитки старую метлу и т.п. Это делалось и в том случае, когда девица не хотела провожаться с парнем, который ей не нравился, убегала от него.

В воскресенье организовывались беседы, туда собирались девицы по ровням (возрастным группам). Было три ровни: 15-17 лет, 18-20 и 20-24. После 25 лет в беседах девицы уже не сидели, их считали старыми девами.

Туда уже работы никакой не брали, одевались наряднее. На такую беседу собиралось 8-10 девиц; беседы проходили по очереди. Сидели в доме девицы, чья очередь подошла, а если хозяева не хотели, чтоб в их доме была беседа, то девица откупала у кого-либо, кто жил победнее, избу — за корзину картошки, за деньги или обязывалась выполнить какую-либо работу. В этой беседе под гармошку танцевали нашу 6-ти зарядную кадриль. Пели песни, устраивали различные игры (в фантики) и всегда плясали цыганочку, русского, елецкого с озорными частушками.

На такие беседы приходили ребята с других деревень, со Спаса, Ведёрок; а наши ходили туда, иногда за вечер умудрялись обойти все три деревни. Ребята, у кого в какой деревне была невеста, те непременно шли в эту деревню на беседу.

На беседу ходили как свои деревенские глежане (зрители), так и из других деревень. Кто посмотреть на племянницу-сестру-брата-внука, кто узнать, кто кого приглашал танцевать, кто про кого какие частушки пел, кто кого пошёл провожать из девиц, какая из девиц оставила парня с носом (т.е. пошла провожаться с другим парнем), кто как был одет и вёл себя. После беседы на другой день всё увиденное и услышанное на проруби, у колодца, при встрече глежане обсуждали, рассказывали соседям и другим жителям деревни, давали оценку.

Более солидным осенне-зимним гуляньем являлись свозы. Они начинались с осеннего заговенья в начале декабря. Первый своз начинался во Спасе, потом недели через три в Вёжах и после Рождества — в Ведёрках. Там также сидели по ровням, беседами, но на своз каждая девица и парень (хозяева своза) приглашали в гости из других деревень своих подруг, друзей, и не только из Спаса и Ведёрок, но и из Куникова, Пасынкова, Шемякина; Прости, Овинцев — деревень Ярославской губернии. И если в которых семьях было по 3-4 участника своза, т.е. парней-девиц, то в доме собиралось по 10-15 человек гостей молодёжи, с двумя ночами. Нужно было им, как гостям устроить ночлег и угощение. И хлопот хватало всем — от стара до мала. В эти свозы-беседы сидели до 4-5 часов утра два вечера, а точнее две ночи, и денная беседа на третий день до сумерек. Беседы сидели так: девицы группами по 8-10 человек откупали дом-избу, которая побольше. Ребята делали в подвале подпорки под перекладины, чтоб пол не провалился, и перегородку в избе, отделяющую зрителей от участников беседы.

Девицы на верёвочки, грабельники или тонкие длинные палочки развешивали по стенам расшитые скатерти, полотенца, простыни — приданое своих мам и бабушек, а кто уже и своё приготовленное, после чего изба приобретала свежий, нарядный вид. Для освещения вывешивали две 30-линейные лампы-молнии, керосиновые.

Во второй половине первого дня сходились и съезжались гости своза. Некоторые уважаемые родители сами привозили свою дочь или сына на своз. В основном почти все гости были родственники: двоюродные сёстры-братья, племянники и т.д. Гости приезжали с запасом нарядов, особенно девицы. В своз в деревне было по две-три беседы, и, с учётом гостей, девиц в одной беседе собиралось по 20-25 человек.

В первый день беседа начиналась часов в 6-7 вечера, в каждой беседе по договорённости ребят был своё гармонист — из своих жителей. Ребята каждой деревни ходили своей группой (артель называли) по беседам, оттанцевав один раз в беседе, вся группа шла в другую; если артель чьей-то деревни задерживалась, возникали ссоры и драки.

Так, сделав круг по всем беседам, часов в 10-11 вечера начиналась перерядка, отдых, хозяева своза забирали гостей и шли домой, где уже приготовили угощение, чай. В это время гости (в основном девицы) переряжались в другую одежду-платье-наряды, некоторые и ребята одевали другую рубашку-пиджак, меняли ботинки на валенки с галошами и, угостившись, отдохнув, шли давать второй круг по свозу — до 4-5 часов утра.

Во второй половине глежан уже было меньше, участники-парни уже подвыпившие, а девицы уставшие. Но так же шли танцы-кадрили, пляски, пели песни, проводили различные игры. Под конец ребята, кому приглянулась девица, уговаривались и шли провожаться. Кто драчливые, устраивали драки. А хозяева дома, где проходила беседа, говорли: «Керосин кончается, скоро погаснут лампы».

Беседа расходилась. Кто вёл своих гостей отсыпаться, а ребята из соседних деревень — Ведёрок, Спаса — под гармошку с песнями шли домой своей артелью, а кто оставался провожать свою невесту из беседы — тот оставался у друга-хозяина своза ночевать.

Все до обеда отсыпались, после обеда девицы — как хозяева, так и гости — наглаживали свои платья угольным утюгом. Делали завивки кудрей, заплетали косы, готовились к следующей беседе. Ребята — гости и хозяева — в это время ходили друг к другу, обменивались впечатлениями и новостями прошедшей беседы, угощались.

Часов в семь вечера начинались беседы-гулянья второго вечера. Приходили ребята с соседних деревень, и шли во всех беседах гулянья, танцы-кадрили, пляски, песни, игры. Часов в 10-11 снова была перерядка у хозяев, угощение-чаепитие, и снова до 4-5 утра гулянье на третий день.

Денная беседа уже была послабее, некоторые дальние гости уезжали с утра домой, глежан-зрителей было мало. Из девиц в основном собрались хозяйки своза и некоторые гостьи, у которых возникал любовный интерес-знакомство с парнем. Часам к 5 вечера беседа заканчивалась, все расходились, разъезжались по своим деревням-домам.

После своза родители объявляли: «Ну, нагулялись, пора и за работу!» Кто из парней уезжал на заготовку леса в верховья рек Соти и Костромы, кто занимался домашней работой: вывозкой сена, навоза на хмельники и другими делами — до своза в другой деревне или до масленицы.

Свадьбы-женитьбы

Свадьбы в основном справлялись в мясоед от Рождества до масленицы, в Святки. Порядки и обычаи их исходили из давних времён. В каждой отдельной местности по-своему.

В наших деревнях было так. Если жених и невеста дружили, были знакомы, то жених объявлял родителям: «Тятя-мама, я хочу жениться», и если родители были согласны, назначался день и вечер сватовства — это делалось за 2–3 недели до свадьбы. Жених невесте и её родителям объявлял, в какой вечер они прийдут свататься. Родители невесты к этому вечеру готовились. Весь процесс подготовки и само сватовство проходило в глубокой тайне от деревенских любопытных баб, так как было много случаев несостоявшихся сватаний по различным причинам:
1) не приходили к согласию по вере,

2) не приходили к согласию из-за приданого невесты (мало давали имущества, одежды, овец, телят),

3) от неприязненных отношений между родителями-родственниками,

4) находили сваты-родители дефекты в личных качествах жениха или невесты.

И многое другое.

Было и по-другому: какой-то дядя-родственник приглядел хорошую девицу в какой-то деревне. Запрягали лошадь, сажали жениха с родителями в сани, и ехали свататься, и, бывало, сразу сосватывались. Назначалась свадьба-венчание.

Когда процесс сватовства решался положительно, родители невесты накрывали стол с выпивкой. Это уже назывались пропивы; к этому столу приглашались и близкие родственники — тёти-дяди, братья-сёстры, живущие отдельно. Обговорив всё о приданом, дне свадьбы и венчании, подвыпившие сваты и родственники (а это всегда было уже к полуночи) запевали громкую протяжную песню. Услышав это в соседних домах, любопытные бабы, надев валенки на босу ногу, собирались у окон дома и ждали, когда сваты и жених с невестой выйдут на улицу всей компанией и пойдут по ночной деревне с песнями, огласив тем своё сватовство-помолвку.

После дня сватовства начиналась подготовка к свадьбе. Свадьба была в доме жениха, а богатые родители невесты недели две спустя устраивали в доме невесты вторую свадьбу, называемую отозвины.

В этот период один из родителей возил на лошади молодых в город за покупками, прогуляться и, при возможности, сфотографироваться на память. Подружки невесты готовили невестино приданое. Особое внимание уделялось постели — белью, подушкам. Постель невесты была главным атрибутом свадьбы. Бельё, наволочки, подзор вышивались кружевом. Одеяло было из красивых лоскутов, стёганое.

Постель для молодожёнов устанавливалась в горнице, в светёлке, а если изба небольшая, за перегородкой. А как её установят, все бабы-девицы деревни ещё до свадьбы ходят смотреть постель и сундуки с приданым невесты.

Венчание назначалось на день свадьбы, и от венца из церкви молодые ехали к свадебному столу. Во многих домах того времени для таких целей имелись лёгкие саночки-кошовки, расписанные орнаментом или обитые красивой цветной тканью. Запрягалась лошадь в специальную лёгкую немецкую упряжь с колокольчиком, в хвост и в гриву вплетались ленты.

Ко дню венчания и свадьбы большинство ребят-мужиков (охотников) заряжали патроны холостым, и, как свадебный поезд приближался к деревне от венца, начиналась ружейная пальба. Некоторые смельчаки старались выстрелить над ухом молодой жены. Пальба продолжалась, пока молодых не встречали хлебом-солью и они не входили в дом.

Посреди деревни или на Чайной Горе мужики через улицу перетягивали верёвку, требуя с жениха выкуп за невесту. Когда молодые войдут в дом и гости рассядутся за столы, несколько мужиков, войдя в дом, зажигают посреди избы в руках лучину и кричат раз 5-6: «Ура! Хороша! Ура! Хороша!» Жених или родители жениха давали мужикам, бабам вина-закуски. Они благодарили, желали молодым долгой и счастливой жизни и шли к кому-либо в дом распивать это вино.

После этого крёстная или крёстный, тётушка или дядя, а иногда и бабушка невесты благословляли молодожёнов святой иконой — как правило, иконой Пресвятой Богородицы или одной из тех, которые как реликвии стояли в красном углу дома на киоте всю жизнь и перед которыми все в доме молились. После всех этих процедур начиналось свадебное пиршество, наливали вина, водки, кричали: «Горько! Горько!» — и так до песен, до плясок.

На второй день свадебные гости собирались с утра, будили молодых в постели битьём горшка с мелкими монетами, которые молодая жена должна собирать и подметать веником; ей тут подкидывали ещё и бумажки. А золотые и крупные купюры складывали на поднос, с которым одна из бойких свах обходила гостей и, приговаривая, вынуждала гостей раскошеливаться. К концу второго дня свадьба завершалась, гости расходились, разъезжались.

На 3-4 день для молодожёнов топили баню и провожали их одних в баню. После чего начиналась обыденная деревенская жизнь, молодая жена привыкала к новой жизни в другой семье, а это было непросто. И тут большую роль играла свекровь, которая, имея жизненный опыт, нерезко подсказывала неопытной молодой снохе, как и что делать, к кому как обращаться, т.е. вводила в курс и порядок их семейной жизни. Надо заметить, что в большинстве семей молодая жена братьев и сестёр мужа называла: братец-сестрица. Например, обращаясь к кому-либо, говорила: «Аннушка, скажи-ка братцу Петру, что баня истопилась». Иногда в одной семье по 2-3 года жили две молодых семьи, пока одной из них не выстроят дом и она не отделится. Крупных скандалов на этой почве было немного, так как веское слово всегда принадлежало старшим — родителям, и они мудро регулировали все семейные взаимоотношения.

Масленица

Но это были как бы будничные дни. А вот с понедельника масленичной недели начиналась настоящая масленица, приезжали, приходили молодожёны в гости к тёще на блины и другие гости. Бывалые ( не первый год) зятья при встрече с тёщей, здороваясь, шутили: «Ну, тёща, жарь рыбу, рыбы нет — сама на сковороду!» Тёща отвечала: «Да что ты, милый, давно рыба на масленицу припасена, ждём вас, ждём, проходите!» До 1930 г. (до этого времени в хозяйствах имелись свои лошади, саночки и лёгкая упряжь) дошёл давний обычай устраивать катания невест, сестёр, молодых жён. Катались со среды до воскресенья по кругу: Спас, Вёжи, Ведёрки. К этому мероприятию готовились загодя, начищали лошадей, сбрую, бляхи на узде блестели золотом. В гриву и хвост вплетали ленты. В некоторых богатых хозяйствах имелись выездные лошади-рысаки, как, например, у Коротковых из Ведёрок, у Клементьева Дмитрия из Вёжей. Катались так: если в семье было 2-3 парня, то по очереди в один день или каждый в определённый день. Молодые мужья катали сначала жену, сделав круг по Спасу-Ведёркам, в Вёжах её высаживали, сажали сестру, сестру жены. Встречая гостей или катающихся молодожёнов, ребятишки выкрикивали такую поговорку: «Дяди! Дяди! Везёте ли Масленицу?», а дяди отвечали: «Везём, да не вам — молодым женам».

Во время катанья родители-старики и дети — все — выходили на улицу, усаживались на завалинку или на скамеечку у домов и смотрели, чей парень едет, кого катает, какова одежда, саночки, как идёт лошадь, какова упряжь. Самый большой интерес проявлялся к холостым парням: чью девицу катает, невеста она ему или просто подсадил, или сестру катает? Когда много катающихся бывало, то ехали поездом, т.е. несколько лошадей друг за другом. Кто хотел показать лихость, то пробовал поезд обогнать, и некоторым это удавалось. Тогда этому парню была похвала, и лошади тоже.

Воскресенье было последним днём масленицы, приходили последние гости. Вечером за рекой жгли масленицу, для этого ребята — дети 10-15 лет — недели за три до этого собирали по домам дрова, керосин, сено; всё это копили, складывали у амбаров, а керосин хранил кто-то из взрослых ребят дома. Поскольку с дровами проблем не было, то дров для масленицы собирали кубов по 10-12. Когда ещё зимой заготавливали дрова и которые кряжи не кололись, их оставляли, говорили: «Ребятишки заберут на масленицу».

В субботу с утра все эти дрова и сено детвора свозила за реку, там ребята постарше искусно укладывали дрова в поленницы квадратом, перекладывая сеном, наверх забрасывали толстые кряжи, старые сломанные колёса и другой горючий хлам. Привозили 2-3 деревянные бочки из-под смолы или колёсной мази, и, как начинало смеркаться в воскресенье, обливали этот костёр керосином, и поджигали.

К этому времени вокруг уже стояла большая — треть деревни — толпа людей: подростки, мужики, матери с малыми детьми. И вот вспыхивал этот большой костёр, на длинные жерди ребята поднимали подожжённые смоляные бочки, с них на снег летели капли горевшей смолы. Матери детям объясняли: «Смотри, Саша, это молочко горит — завтра молочка не будет». С треском вылетавшие из костра искры — объясняли — это пироги, пряженцы горят, завтра их не будет. У костра-масленицы подвыпившие мужики-бабы плясали, пели частушки. А хулиганистые ребята в толпе мазали головешкой у глежан белые валенки-бурки (чёсанки). Посмотрев, глежане начинали расходиться по домам, а костёр горел до утра.

В понедельник, с утра, топили бани, отмывались, назывался он чистый понедельник, наступал Великий (7 недель) пост. До Пасхи.

Великий пост

Отгуляв масленицу, сходив в баню, с чистого понедельника деревня вступала в другой образ жизни. Веселиться, петь песни не полагалось — считали грехом, даже разговаривали негромко. В пище переходили на растительную. Капуста, картошка, грибы, огурцы и т.д. Молоко давали только малым детям и сильно больным. Большинство мужчин тоже постились, не полагалось вести половую жизнь даже мужу с женой. И сильно верующие жёны этого строго придерживались.

С чистого понедельника во многих избах-домах устанавливались ткацкие станы, на них ткали в три смены бабушки, матери, дочери. Ткали холсты, навины для белья, дерюжки-половики, онучи-портянки; весь пост, а иногда и на Пасхе, продолжали ткать, до полевых работ.

Во время Великого поста в деревню заезжали различные мастеровые, портные, сапожники, каталя валеной обуви, плотники, мастера по отделке лодок-ботников. Приходили коновалы, которые, идя по улице, кричали: «Легчать козлов, баранов, телят, жеребят!» — в основном это были татары, искусные мастера в этом деле. Портной из Куникова, по прозвищу Гусарик, останавливался у кого-то в доме и обшивал нехитрой одеждой всю деревню: штаны, пальто, пиджаки. Рубашки, платья приходила шить из Пасынкова Вера Хромая. Из близлежащих деревень Ярославской губернии приходили на весь пост 3-4 сапожника, они шили новые кожаные сапоги, ботинки и ремонтировали старые. Плотники подряжались рубить срубы дома, бани, амбара и т.д. В это время никаких гулянок и пьянок не было, даже пьяницы в это время воздерживались, включались в какую-либо работу по дому, по найму.

В это время в большинстве хозяйств коровы уже отелились; надаивали много молока, которое почти полностью сдавалось на сыроварку или из него дома делали топлёное масло. Куры несли яички, которых за пост скапливалось по нескольку сот (корзины). Всё это запасалось на Пасху, на весенне-летний период и на продажу. Во время поста всё потребляли скромно, экономно.

Обычаи, суеверия, приметы

Как у многих народов, в нашем крае также существовало как бы разделение труда между мужчинами и женщинами (говорили: «А у нас это не принято»). Не принято было мужчинам:

1. Доить коров.

2. Топить русскую печь утром и готовить.

3. Стирать и полоскать на реке бельё.

4. Носить с реки в дом воду.

5. Топить баню и носить в неё воду.

И ряд других работ.

Если кто всё-таки иногда в силу каких-либо обстоятельств и делал это, то стеснялся, оговаривался, что ему пришлось это делать. А тех, кто это делал — 1-2 человека в деревне, — бабы таких мужиков называли «бабья ляжка».

Существовало много различных суеверий.

1. Пошёл по делам, только вышел за порог, как обнаружил, что забыл то и то взять, нужно вернуться. Говорили: «Пути не будет». И в большинстве это сбывалось.

2. Вышел, и встретилась на улице-дороге женщина с пустыми вёдрами, тоже говорили: «Пути не будет».

3. Собрался идти по делу, дорогу перебежала чёрная кошка. «Пути не будет».

Существовало ещё много таких суеверий.

Много существовало различных примет по определению погоды. К дождю, сырой ненастной погоде:

1. Если дым из трубы или от костра стелется по земле.

2. Если ворона сидит на сухом сучке дерева и ощипывается.

3. Если на лугах нет росы.

4. Если солнце закатывается в облака.

5. Если в стаде домой идёт корова чёрной масти впереди других.

6. Если петухи поют не вовремя и беспорядочно.

7. Если лошадь во дворе часто фырчет.

К солнечной сухой погоде:

1. Если угли в закрытой печи не гаснут до следующего утра.

2. Если прикрытый самовар долго не гаснет, издаёт писк.

3. Если солнце закатилось вечером за чистый горизонт.

4. Если на лугах с вечера обильная роса,

и много других, которые уже позабылись.

Деревенские сострадания, взаимовыручка, милосердие

Как и во всей России, в каждой деревне были так называемые уроды: глухонемые, слаборазвитые, покалеченные на войнах солдаты. Они, большинство, жили в семьях, а некоторые пожилые и одиноко. К таким людям большинство жителей, особенно пожилых женщин, относились с состраданием. Приносили им что-то из питания, отдавали поношенную обувь-одежду, иногда мыли в бане. Стыдили-ругали родителей, если которые из них относились жестоко. По праздникам, особенно в Пасху, разносили таким людям яички-пироги, звали пообедать в семью.

При выполнении каких-то трудных работ, например, вывозка со дворов навоза, сенокос, сплав леса для семьи, жители-соседи объединялись по 2-3 семьи. Так, например, вывезти навоз со двора за один день не каждая семья была в силе, а, скооперировавшись, 2-3 семьи это делали в один день, что не нарушало текущего порядка во дворе-семье. А на другой день или раз это делали в другой семье.

Ещё был такой порядок. У кого телилась корова и было много молока, те хозяева делились с соседями, родственниками. А когда у первых запускалась корова, то же самое делали вторые. На праздники, у кого не было рыбаков в деревнях, тем относили рыбу, а последние в ответ присылали мёду, мяса и т.д. Всё это делалось не из денежного расчёта, а от совести и милосердия по принципу: «Если мне сделали хорошо, не забыли меня, то я сделаю ещё лучше, больше подам, принесу».

Песня и труд

Надо заметить, с древних времён человека сопровождала песня, она существовала как во время отдыха (праздники), так и во время труда. Не зря наш великий поэт Н.А.Некрасов подметил: «С песнею труд человека спорился».

В наших местах много пелось различных старинных песен — как в праздники, так и при выполнении каких-либо работ. Например, собирались девицы, женщины на посиделки в избе-светёлке прясть, вязать и запевали песню. Щипали хмель на хмельниках — то там, то тут звучала песня. Тянули гонку леса за верёвку по воде, пели «Дубинушку» с озорными припевками. Ехавший рыбачок с удачным уловом запевал свою любимую, а по воде его голос слышен был за 3-5 км. Этому, видимо, способствовала своеобразная культура-пропаганда, что ли. Пением духовным занималась церковь. Пение пропагандировалось в школе — как в конце века, так и в годы моего детства, в 1937-41 гг. В годы революции, НЭПа, в деревнях-сёлах проводились певческие олимпиады. Надо заметить, что с приходом советской власти, коллективизации репертуар деревенских песен сильно обновился. К тем старинным народным песням добавились: «Катюша», «Дан приказ ему на запад», «Дальневосточная», «И на Тихом океане свой закончили поход», «А винтовка-трёхлинейка лучше брата и жены», «При лужке-лужке», и ещё вот уже сейчас совсем забытые:

Пары подняли боевые корабли,

Уходят в плаванье

С Кронштадтской гавани,

Чтоб встать на стражу Советской страны.

Там за горою уже догорает

Красно-румяный закат.

А у сестры на руках умирает

Красно-балтийский моряк.

Только сейчас от осколка снаряда

Рану ему нанесли,

И в лазарет на его же шинели

С палубы вниз унесли.

Хочу напомнить некоторые песни, а точнее — куплеты отдельные, из очень давних песен, которые я уже не слышал с детства нигде: ни по радио, ни от народа. В чайных у нас ещё до революции были граммофонные большие трубы, и любимой песней у мужиков была песня-пластинка:

Вот какие ещё песни народные забыты. Пели их на свадьбах, на гуляньях.

Разбушевалася погода,

Разволновалася река,

На берегу синёва моря

Сидела девица одна.

А на руках у ней ребёнок,

Прижавшись к груди, крепко спит.

Ребёнок, ты не виноватый,

А виноватый милый мой.

Отец-подлец, он нас оставил,

Не хочет видеть и любить,

Он веселится, пьёт, гуляет

Среди товарищей своих.

(Больше не помню.)

Жила-была мой друг Анета,

В сиротстве жизнь свою вела,

А красотой своей прелестной

Она богаче всех была.

А Коля-мальчик был хороший,

Всегда ужаживал за ней,

Отец и мать Колю бранили,

Зачем Анету полюбил.

(Больше не помню.)

Скрылось солнышко из глаз,

За лес закатилось,

Не навеки ли с тобой,

Милый мой, простились?

Болит сердце, болит грудь,

Я, по ком, не знаю.

Научите, как любить,

Я не понимаю.

Говорила дружку я,

Повторяла часто:

«Не влюбляйся в чёрный глаз —

Чёрный глаз опасный,

А влюбляйся в голубой —

Голубой прекрасный».

Не поверил милый мой —

Полюбил другую,

А меня он, молодую,

Бросил как чужую.

Много складывалось песен, частушек, припевок местными умельцами. Так, когда танцевали кадриль без гармошки, то девицы играли на языке или пели голосом всей беседой, и под эту песню танцевали. Например:

Ах вы сени, мои сени.

Сени новые мои,

Сени новые, кленовые, решётчатые.

Ты берёза, ты моя берёза,

Ты кудрявая моя берёза.

Со берёзы листья опадают,

Со берёзы листья опадают,

Во солдаты парня призывают,

Во солдаты парня призывают.

Я чахоткою страдаю,

Я чахоткою страдаю,

Я чахоткою страдаю,

Скоро-скоро я умру.

Жалко с светом мне расстаться,

Жалко с светом мне расстаться —

Мне всего 17 лет.

Жалко летнего гулянья,

Жалко летнего гулянья,

Жалко летнего гулянья

Да ещё зимних бесед.

Вот какая была колыбельная песня, когда укладывали, укачивали в зыбке грудного ребёнка.

Обычаи праздников, гуляний, зимних бесед и свозов существовали до самого переселения, хотя во время коллективизации эти обычаи подвергались также репрессиям. В праздники: Ильин день (2 августа), в престольный — Преображения Господня (19 августа), Пасху, Рождество и другие — жителей принуждённо заставляли работать. Как всегда, в деревню приезжали представители власти, НКВД. С большой неохотой и принятием греха на душу колхозники выходили работать. Работали спустя рукава, чтоб только время прошло. А вечером всё равно приходили гости, и праздник справлялся, хотя таких гуляний и не было, как раньше — до колхозов.

Партячейкой и комсомолом велась атеистическая пропаганда, хотя церковь до 1936-37 годов не была закрыта; против священников и верующих велись неприличные высказывания, насмешки. Вот, помню, пели:

Поп Сущёвский — благочинный,

Прогулял тулуп овчинный.

В то же время проводилась работа по ликвидации безграмотности, многие пожилые женщины не могли писать, читать, и в раскулаченном Тупицыном доме на втором этаже учительница Ведёрковской школы Анна Михайловна проводила уроки ликбеза с этой категорией населения. Писали : «Мы не рабы, рабы не мы».

После Великой Отечественной войы такого притеснения на праздники и гулянья не стало. Помню, в 1946-47 г., когда мы работали на лесозаготовках в Ямкове, Шоде, Мискове, нас на неделю отпускали на зимние свозы домой — гулять свозы. Конечно, при той колхозной бедноте и гулянья не те были, но традиции и их дух поддерживались.

Переселение из зоны затопления будущего Костромского моря
(1952-1955 годы).

Об этой грандиозной работе к нам в деревни стали просачиваться осторожные слухи в конце 1940-х годов. А в 1949-50 годах вокруг наших деревень стали ходить люди с теодолитами, вести съёмку местности, геологи — бурить шурфы и брать пробы грунта. Народ насторожился и почуял что-то неладное. Стали расспрашивать геологов, они полушутя отвечали, что будут тут делать море.

Референдумов, как сейчас, не проводилось, с мнением населения не считались, информации никакой не было. Наоборот, всё первоначально было в секрете. Большинство населения не представляло, что это за море будет. Но некоторые мужики, зная понаслышке об Рыбинском водохранилище, стали представлять себе замысел этой затеи. Узнав о том, что и деревни Губачёвского, Саметского сельсоветов подлежат выселению, некоторые люди высказывали версию, что это замысел героев соцтруда П.А.Малининой и А.И.Евдокимовой — председателей тогда знаменитых колхозов «XII Октябрь» и «Пятилетка», якобы хотевших воспользоваться этим и расширить земельные площади для своих колхозов за счёт деревень Губачёвского сельcовета.

А в 1952 г. в наших лесах застучали топоры. Прибывшие по оргнабору рабочие стали вырубать наши леса и кустарники, готовить ложе будущего моря. Работали тысячи, в лесах были построены бараки для их проживания, жили и в наших деревнях: Ведёрках, Спасе, Вёжах, Овинцах, Прости.

Вырубались ценнейшие породы деревьев, огромные массивы липы, дуба, красной ольхи, ели, берёзы, осины (сосна в нашей низине не росла). Большая часть этой древесины пропала, так как два года (1954-55) вода не поднимала плоты с этой древесиной и она оставалась в лесах невывезенной. Часть огромных дубовых кряжей невозможно было вывезти лошадьми, погрузить их вручную. А тяжёлая техника не могла пройти ни зимой, ни летом.

К линии намеченной дамбы тянули высоковольтную передачу для обеспечения электроэнергией земснарядов. Летом 1953 г. из р. Узоксы в озеро Великое вошел первый земснаряд; бросив якоря и опустив свой стальной 10-метровый хобот в воду, стал засасывать грунт-песок и намывать дамбу.

По 20 деревням и сёлам района велась оценочная перепись домов, строений для определения компенсации за снос и слом домов. Обмер и оценку вели девушки-студентки. Если дом новый, деревянный, компенсация определялась только за разборку и перевозку дома — мало. Если дом кирпичный, большой — компенсация назначалась большая, так как его приходилось полностью разламывать и строить дом заново.

По решению переселенческой комиссии и властей области были определены места, куда переселять население из зоны затопления. С населением об этом никто не советовался. Было строго указано, куда переселяться; если переселялись не туда, куда было указано, половина компенсации не выплачивалась.

Так из Вёжей члены рыбколхоза переселялись в Спас — он оставался за дамбой в отшнурованной части. Это семей 7-8 , остальные — в сухопутное Каримово, куда поехали немногие; остальные под различными предлогами и лазейками — в Шунгу, Стрельниково, Некрасово, Гомониху, Чернопенье, г. Кострому и Ярославскую область. Деревня Ведёрки — в Чернопенье, Лыщёво, Асташево, Кузьминку, город и Ярославскую область. Мисково — в Новое Мисково, Сущёво и деревни этого сельсовета, в Ребровку, город. Куниково — в деревни Сущёвского сельсовета. Деревня Губачёво дружно переселилась в заново выстроенное Губачёво между пос. Никольским и Караваевым. Переселение проходило для населения тяжело, особенно для пожилых людей; многие, пожив немного на новых местах, преждевременно умерли от тоски и переживаний. Но кому-то пришлось и по душе на новом месте, те смогли быстро адаптироваться, обустроиться и заняться новым делом.

Переселение-перевозку осуществляли автомашинами. А весной — по воде на баржах; так за несколько рейсов в баржах переселялись из Ведёрок в Чернопенье, Асташево, Лыщёво. Разобранные деревянные дома в плотах сплавляли по воде.

В обкоме партии, в облисполкоме каждый месяц слушали отчёт о работе по созданию моря и переселению. Весь упор делался, как быстрей выселить население деревень, как нужно ударными темпами вести намыв дамбы и строительство защитных сооружений.

Будучи членом обкома, знакомый военный комиссар города (в то время полковник) Зудов Леонид Алексеевич рассказывал мне, как проходили эти отчёты — о людях думали мало, больше о выполнении задания партии и правительства, о досрочном рапорте. Поэтому многое ценное, историческое осталось не описано, так сказать, ушло на дно моря с концами. Даже колхозные документы не были затребованы, не сданы на хранение в архивы — переселяясь, в некоторых деревнях их просто сжигали, не зная, куда девать. Многое колхозное имущество, скот просто растаскивалось, списывалось на утрату и т.д.

Вот сейчас, в 1990-93 гг., выходя на пенсию, мои земляки в районных архивах получают ответы: «Ваших документов в архиве не имеется». И приходится для подтверждения стажа колхозной работы приглашать земляков-свидетелей.

Некоторые жители не очень хотели и не торопились покидать родные места; их предупреждали, стращали штрафом, невыплатой компенсации и приезжали с милицией на катере просто выгонять, а жители в это время уезжали на лодке в лес, в кусты и там отсиживались, пока выгоняльщики уедут.

Но вот в 1956 году перекрыли русло р. Костромы и мутные воды (от работы земснарядов) стали затоплять наши луга, бывшие леса. Стало накапливаться это творение человеческих рук — водохранилище, которое смыло с лица земли те 20 населённых пунктов, ту жизнь, которая протекала в этой низине, возможно, от возникновения человечества.

Список сёл и деревень, выселенных в связи с созданием Костромского водохранилища в 1953-55 гг.

1. Мисковский с/с : с. Мисково, примерно 500 дворов; с. Жарки, 250-280 дворов.

2. Куниковский с/с : с. Куниково, примерно 430-450 дворов; д. Ведёрки, 85-90 дворов; д. Вёжи, 50-55 дворов; д. Овинцы, 25-30 дворов;

д. Прость, 25-30 дворов.

3. Губачёвский с/с : с. Сельцо-Никольское, дд. Губачёво, Пашутино, Новленское, Митино, Митинский овощесушильный завод, д. Скрывалово.
4. Саметский с/с : дд. Савиново, Саково, Новосёлово, Воронино, Трохач.

5. Деревня Моховатое, 22 дома; деревня Шода.

6. Деревни Ливенье, Бражниково — Ярославской области, Любимского района.

Названия колхозов

1. Село Куниково — колхоз «Красный животновод».

2. Деревни Ведёрки, Прость, Овинцы — колхоз им. 1-го Мая.

3. Село Спас — колхоз «Сталинец».

4. Деревня Вёжи — колхоз им. Сталина.

5. В 1944 г. был организован колхоз «Красный рыбак», в него вошли по 5-7 рыбаков и их семей со всех деревень сельсовета, т.е. из Куникова, Ведёрок, Спаса, Вёжей, с центром-конторой в д. Вёжи, чем было вызвано большое недовольство и недоумение наших вежевских рыбаков, которые не были приняты в рыбколхоз, а куниковские за 5-6 км ходили ловить рыбу в Вёжи на наши водоёмы.

Окончание

На наши селения за несколько веков их существования обрушивались большие катастрофы и стихии.

Часто были пожары, когда выгорали дотла сёла и деревни, но народ не разбегался, а противостоял — жили в землянках, в других деревнях у родственников, в банях, амбарах. Природа и условия им тут помогали: лес для постройки был рядом, вырубали его бесплатно, сплавляли по воде до самого дома. В таких случаях все объединялись и сообща преодолевали трудности. И за 1,5-2 года снова обустраивались. Выстраивали новые дома.

Были ураганы, эпидемии. Так, например, эпидемия в 1907-1910 годах, когда в Спасе, Ведёрках, Вёжах умерли десятки людей, десятки остались с испещрённым (корявым) лицом. Так, только в семье Ивана Родионовича Степанова из деревни Ведёрки за две недели умерло четверо детей, но ещё 6-7 осталось в живых.

Были стихии и другого порядка, но стихии шли от Бога и природы, и она, природа, урон восполняла. А вот рукотворные катастрофы (имеется ввиду создание Костромского водохранилища) не восполнимы, так как они сотворены руками и разумом человека.

Как-то наш отец незадолго до смерти сказал: «Развелось очень много учёных, и они погубили мир». И я нахожу его словам подтверждение . Казалось бы, при таком большом количестве учёных, просто образованных людей, научных институтов и других организаций человечеству следует жить лучше и лучше, ан, нет: человечество всё более и более становится на грань вымирания и уничтожения.

Вот чем приходится заканчивать своё невесёлое воспоминание о нашем родном крае, ушедшем в небытие от сотворения человеческих рук. Вспоминать, писать на старости лет об этом тяжело и грустно.

Дополнения

О говорах, наречиях

Как и везде по России, в каждой отдельной местности, в том числе и в нашей, имелись свои отличительные говоры и наречие. У нас были приняты в употреблении такие слова-выговоры, как: Машуха, Костюха, Катюха, Гришуха, Енюха, что подметил и употреблялл в своих произведениях Н.А.Некрасов.

Многие слова произносились с упротреблением буквы «и». Например: «мисец» вместо слова «месяц», «писни поют».

Произносили слова-имена: «Ванькя» вместо «Ванька». «Манькя», вместо «Манька», «Лёнькя» вместо «Лёнька» и т.д.

Много было собственных названий. Во время Великой Отечественной войны многие девицы переписывались с молодыми солдатами — знакомились заочно. Так, одна из них, Шура Полуектова, писала своему солдату-заочнику: «Саша, у нас сейчас разлилась весна, и мы по вечерам гуляем на обрубах». В ответном треугольнике он спрашивал: «Шура, объясни, что такое «обруб» и как вы на нём гуляете». Обруб — это стена из свай со стороны реки вдоль деревни, которая уберегала от размыва во время весенних разливов. С этого обруба начинали строить заднюю стену двора, межу домов с обруба ставилась капитально лестница, ведущая к реке. А на территории между домами, как на борту судна, и собиралась весной молодёжь — гулять. Ещё такое понятие-слово было как «обуденка». Говорили: «Сходила в город на обуденку», т.е. вернулась обратно в тот же день. «Сходила в деревни на обуденку».

Местные названия

Ба`ба  — приспособление для забивки больших свай при строительстве деревянных мостов через реки. Это ствол дерева 1,2-1,5 метра высотой с ручками, за которые его поднимали 4-5 человек и опускали на сваю.

Ботни`к   — маленькая лодочка (долблёнка-челнок) с одним кормовым веслом, применяемая для охоты и летней рыбной ловли в озёрах и которую можно было одному человеку перетащить из одного озера в другое.

Ве`тель  — рыболовная снасть типа ловушки, натянутая на 5 колец с двумя горлами, куда рыба заходит, а обратно выйти не может. Ставится как в стоячей воде (озере) на растяжку, так и при течении на растянутую верёвку (перемёт).

Го`лбец  — тесовая пристройка в избе к боку русской печи; с торца его делали вход-дверцу для ходьбы в подвал-подполье, а вдоль печи, но ниже её верха, шло лежанье, где можно было спать одному, в редком случае — двум человекам. Когда бывало жарко спать на печи, спускались на голбец. Существовала мудрая поговорка — когда кто-то собирался куда-то ехать, но не уехал, то по этому случаю говорили: «Уехал с печи на голбец» или «Ездил с печи на голбец».

Дрян  — мелкие дрова из кустарника или стволы липы после снятия коры для заготовки мочала и корья. Их рубили на кряже топором и связывали в пучки, укладывали в поленницы, ими топили подтопки, железные временные печки в подвалах. Такие дрова в печке горели без треска и копоти, хотя жару от них было мало.

Духови`к  — метод лова рыбы. В крутом берегу озера выкапывали яму, из неё прокапывали канавку в озеро и укрывали ветками, сеном, засыпали землёй, чтоб не промёрзла вода и был воздух. При заморе рыба собиралась в эту яму. Рыбак за озером следил: есть замор или нет; как замор прошёл, вскрывали эту яму (духовик) и саком вычерпывали из неё рыбу.

Ез  — плотина на истоке из озера для удержания высокого уровня воды в озере для ловли рыбы тягой воды.

Загру`за  — перекрытие сетью истока речки, вытекающей из озера, весной при спаде воды с целью предотвращения схода рыбы из озера.

Зы`бка   — 1. люлька, сплетённая из ивового прута корзина и подвешенная к потолку на длинном шесте (очепе), в которой качали грудных детей. Для удобства к очепу привязывали длинную верёвочку с петлёй для ноги, чтоб одновременно ногой качать зыбку, а руками что-то делать. 

— 2. слабина верёвки-каната, перетянутого через реку с быстрым течением, чтоб перемёт опускался на дно реки. Величину зыбки регулировали, когда ставили перемёты ветелей в реке — в зависимости от глубины и быстроты течения.

Ка`ва  — короткая свая с зарубкой или с коротким отростком-сучком, забиваемая с осени на выбранном месте берега реки для постановки перемёта ветелей через реку весной. К ней крепился на прочной верёвке или верчёной черёмухе маяк-поплавок, к которому весной крепилась верёвка перемёта. Их забивали на обоих берегах реки.

Каю`ра  — небольшая однопарная вёсельная лодка-долблёнка, применяемая при сплаве леса сплавщиками для завоза якоря, перевозки людей с плотов на берег.

Кишка`, шить кишку  — в сеть при устройстве загруз (в её нижнюю донную часть) вставляли мелкий битый кирпич или тяжёлую цепь, чтоб сеть плотно ложилась на дно, предотвращая сход рыбы из озера.

Кози`ть, поехали козой  — ночной лов рыбы с освещением: на корме лодки-ботника на железной решётке жгли небольшой костёр из сухих мелких дров (смолистых корневищ) — для освещения; тут же стоял рыбак с острогой и колол стоящую в воде рыбу, второй человек потихоньку одним веслом грёб, чтоб лодка тихо двигалась, не пугая рыбу. Позднее для освещения стали применять керосиновые лампы, а ещё позднее и аккумуляторы.

Кося`к — отрезок сети из толстой нити для устройства загрузы.

Кри`га — небольшая рыболовная снасть (кошель) на двух шестах, применяемая для ловли рыбы с берега (в суводях).

Лья`ло — прорубь во льду для ставки сетей со льда зимой (для ловли подлёдным неводом).

Наше`стка — лавка (банка, по-флотски) в лодке-ботнике.

О`тпаль — при понижении уровня воды зимой в озере лёд у крутого берега провисал, образуя воздушное пространство меж водой и льдом, куда при заморе собиралась рыба и глотала воздух, и тут, пробив во льду льяло, саком её отлавливали-черпали.

Обжо`рная пя`тница — большой базар в торговом селе Середа Даниловского р-на Ярославской области на предпоследней неделе мясоеда, в пятницу. На этот базар съезжалась все округа — из Любимского района и из наших мест. Старики рассказывали, было такое правило-порядок: если что-то привёз продать, то обязательно должен что-то купить. Деньги увозить с базара считалось негожим делом. Наши мужики на эту обжорную пятницу возили продавать рыбу, особенно мелкую (вандыш), иногда не очень качественную (снулую). К этому времени в озёрах наступал замор, и её ловили саками в отпалях, духовиках, иногда уснувшую. И говорили: «Ничего, хорошо проморозить, так на обжорной пятнице купят».

Обру`б  — забор из свай вдоль деревни со стороны р. Идоломки, защищающий от весеннего разлива деревню. На сваях обруба строилась задняя часть двора-дома. С обруба ставились лестницы, ведущие к реке от домов.

По`жня  — участок сенокосных угодий с определённой границей и своим названием, например: Забродье, Жеребчиха, Рыла, Церковная. Их были сотни, и у всех своё название.

Пужа`ло  — выдолбленная из корня или нароста дерева насадка в виде чаши на длинном шесте, которой пугали рыбу при ловле мережами — чтоб заходила в мережу.

Садо`к  — кошель снасти, натянутый на кольца, куда пересаживали пойманную живую рыбу для сохранения её в живом виде длительное (до 20 дней) время.

Саморо`д  — шпангоут, вырубленный из корня ели и части её ствола при изготовлении лодки-долблёнки, придающий твёрдость бортам при сжатии. Их в лодке устанавливалось 5-8 — в зависимости от длины и величины лодки.

Се`жа  — рыболовная снасть в виде кошеля со строганой белой доской внизу его; метод лова: перекрывают речку косяком-загрузой, в середине делают ворота, куда опускают до дна белую доску, к которой пришита донная часть сежи, боковые стенки её надевают на колья, кошель сежи отпускают по течению с лодки, а зимой со льда. Смотрят, как через белую доску заходит в кошель рыба. Когда она начинает выходить обратно, доску поднимают и из кошеля вытряхивают рыбу в лодку или на лёд.

Токма`ч, тохма`ч   — большой деревянный (дубовый) молот весом 8-10 кг, применяемый для забивки свай при устройстве загруз и постановке перемётов ветелей.

Тонь (любимая тонь) — излюбленное удачливое место лова рыбы или чередование однообразного лова: например, неводом сделали первую тонь, вторую тонь и т.д.

Ужи`ще  — крепкая верёвка для вязки воза сена.

Названия лесных массивов, озёр, пожен, омутов и плёсов на реках

Названия мелких озёр в пойме рек Соти и Касти в 1,5–2 км от д. Вёжи

Хоти`лово, Малое Хоти`лово, Калита`, Халя`ва, Ло`гинково Большое, Ло`гинково Малое, Кулачи`шное, Подно`вое, Литви`нское, Ува`рышково, Щури`ха, Шиганы` (Шиганы` Шу`нгенские), Кру`глая За`водь, Протомо`ище, Малое Протомо`ище, Жеребчи`шное, Горбуно`во Малое и Горбуно`во Большо`е.

Названия пожен по р. Соти:

У`личища, Забро`дье, Жеребчи`ха, Лу`нково, Переле`ски, Шарко`во, По`лосы (с 1-й до 16-й), Кру`гленькая, Дедё`вка, Монасты`рская, Кра`сная Гри`ва, Ро`нделово (и омут), Тю`тин Горб.

По р. Касти от Ярославской границы:

Омутска`я, Оси`нник, Хода`рки, Ли`повая, Рыла`, Бора`нь, Церко`вная, Пе`ршинский дол, Перее`зжее Ры`ло, Ту`пышкино.

* * *

Удивительные люди

Удивительные люди жили в наших деревнях в своё время, как, впрочем, и во всей России. Видимо, в то время была настоящая свобода. Время это я отношу от конца прошлого века и до периода коллективизации 30 х годов. Народ был малограмотен, но до чего же мудр, совестлив, богобоязен и трудолюбив.

Среди многих интересных наших старожилов того времени хочу рассказать о троих жителях нашей когда-то воспетой поэтом Н.А. Некрасовым деревни Вёжи.

Вот первый: это Сергей Иванович Клюев. Он был рождения примерно 1885 г., настоящая фамилия его была Хемин. Женившись он ушёл в дом жены и принял её фамилию. Как и все деревенское население — в начале века, занимался сельским хозяйством, хмелеводством, рыбной ловлей. С возрастом был призван на военную службу в царскую армию, служил на Балтийском флоте, после срочной службы сверхсрочную — вплоть до середины Октябрьской революции и гражданской войны. Сверхсрочную служил он баталёром-интендантом в экипажах, морских базах городов Гельсингфорса, Ревеля, Кронштадта, Питера.

Был хитроват и скуповат. Служившие с ним вместе земляки иногда рассказывали, что в годы 1-й мировой войны и революции Сергей Иванович приторговывал флотскими клёшами-брюками и штиблетами. И за время службы скопил немного деньжат. Кончив службу где-то в 20-21 г., приехал в родную деревню и женился уже в возрасте за 30 лет.

Так жил-хозяйствовал Сергей Иванович до коллективизации, но в колхоз долго, до 1935 года, не вступал — занимался своим извозом. Тогда стали давить его налогами и прочими действиями, отобрали надел земли и сенокоса. Стали угрожать раскулачиванием, пришлось сдаться и вступить в колхоз; к тому времени у него было трое детей.

Как мы теперь уже знаем, в те годы комитеты бедноты обладали большой властью и при поддержке партии большевиков творили большой произвол на местах. Отбирали у более состоятельных крестьян имущество, сани-телеги, сбрую и т.д., но ещё отбирали и золото. Так как до 1924 г. в обращении были золотые монеты, то при появлении в обращении советских червонцев много золотых монет осело у населения, их предлагалось менять на советские бумажные деньги. Но народ оказался не глуп, и не все решили менять. Поэтому, видимо, советской властью было принято решение: кто не меняет золото, у того просто отбирать. Комитетам бедноты и активистам коллективизации было дано указание выявлять предполагаемых золотодержателей, т.е. указывать представителю НКВД, у кого должны быть золотые монеты. Так, в своё время в наших деревнях за это были арестованы и посажены в КПЗ Е.Я.Аниканова, Сергей Иванович, Ваня Нестеров — это из Вёжей, Сергей Черепенин и Стеша Романова — из Ведёрок, и из Спаса — Мария Васильевна Лезина.

Вот как с ними представители НКВД вели дело. Посадили и не давали двое суток еды, а на третий день дали хлеба с солёной селёдкой и сутки не давали пить. А потом вызывали к следователю, где на столе стоял графин с водой, но пить могли дать, только если признаешься, где спрятаны золотые монеты или сдашь их представителям власти. Сколько у кого было отобрано, я сказать не могу, но факт такого действия был.

За службу на флоте Сергею Ивановичу в деревне народом было присвоено прозвище Варяга, что ему вроде бы и нравилось, даже сын его Николай иногда его так называл в глаза и с какой-то гордостью. А вот за арест за золото Сергей Иванович получил второе прозвище: иногда не в глаза его стали называть Серёга-Золото. Но и это ещё не всё.

Сейчас я часто предаюсь воспоминаниям и удивляюсь, как не попал в поле зрения агентов НКВД Сергей Иванович, ведь это прозвище за ним так укрепилось, что стар и мал его называли так или понимали его под этой кличкой, например, бригадир, давая наряд, говорил: «Поедешь в лес за жердями с Брод-царством», т.е. с Сергеем Ивановичем. С горечью в душе под старость лет пережил Сергей Иванович и переселение из родной деревни в связи сооружением Костромского водохранилища. Переселился он в 1954 г. вместе с семьёй сына Николая в посёлок ПМК. Это около д. Некрасово и Святого озера. И вскоре умер.

Вот я иногда предаюсь размышлениям: а как точно и мудро присваиваются различные прозвища-клички людям за их характер-поведение и другие черты человеческой деятельности.

Вторым не менее удивительным человеком был Николай Яковлевич Тукин. Он тоже 1885 г. рождения, от природы был, видимо, одарён большим талантом. Образование его 2-3 класса церковноприходской школы, но уже с 12-15 лет он сочинял стихи, много читал, зная наизусть произведения Пушкина, Лермонтова и других писателей и поэтов того времени. Много знал из церковной литературы. Иногда рассказывал о царе Ироде, Содоме и Гоморре, римских императорах. Говорил всегда в стиле рифмы, а лет в 25-30 задумал отправиться, наподобие горьковского Челкаша, в путешествие в низовье Волги, где прожил около 2-х лет на рыбных промыслах у калмыков.

Надо сказать, что семья Якова Тукина (отца Н.Я.) была в деревне на хорошем счету — уж если не богатая, то среднего достатка (это начало века). Вернувшись из путешествия, хотя не сразу, но Н.Я. женился на своей деревенской, Ольге Васильевне Даниловой, и народили они 12 или 13 детей, семеро из которых выжили, а пятеро или шестеро умерли в детстве от различных эпидемий и родительского недосмотра. С организацией сельскохозяйственного общества и кредитного товарищества постоянно работал в его сферах: членом правления, председателем ревизионной комиссии и в других должностях. Был среди селян в почёте, все его уважали. Как за работу, так и за мудрость. А мудрых слов и высказываний у него было очень много. Вот первое, как стихотворение:

1. После жарких дней ненастье

Наступает, как всегда.

После радости и счастья ожидается беда.

2. Да! Жизнь такова:

у кого денег много —

у того жизни мало,

а у кого жизни много —

у того денег мало.

3. При радости не будь радостен,

а при горе не будь печален.

4. Всякая власть есть насилие.

Все цари — кесари, они косят людей.

5. Одних вши заели, а других

форс замучил.

6. Ревят-просят, а ты

тоже плачь, но не давай.

Это та малость его мудрых слов, которая мне запомнилась в детстве.

До коллективизации Николай Яковлевич слыл и был хорошим, уважаемым человеком, но с начала коллективизации ушёл в запой и к началу Великой Отечественной войны совсем спился. Семья обеднела. Дети были хорошие, трудолюбивые, но на те колхозные заработки положения было не поправить. Я вспоминаю, как уже перед Великой Отечественной войной рано утром, когда мать ещё доила корову, на крыльце дома или у ворот двора появлялся Н.Я.Тукин со своими мудрыми стишками, выпрашивая на четвёрку, или просил налить стакан опохмелиться. Прозвищ у него почему-то не было, все звали его просто Яковлич или Тукин. Но вот помню, когда его сын Паша (Пача Тукин — прозвище), 1926 г.р., обижал нас, то мы дразнили его так: «Тятька Тукин пропил лыко и не накормил детей».

Переселился при выселениии в связи со строительством Костромского водохранилища Николай Яковлевич вместе со старшей дочерью Лидией и сестрой Анастасией Яковлевной Аникановой в Каримово и вскоре умер. Дочь Лидия Николаевна — монахиня, сейчас проживает в старообрядческой церкви у д. Холм.

Третьим удивительным человеком , по характеру и способностям, был Алексей Нестерович Пискунов. Он был рождения 1855-60 годов, был большим тружеником и старообрядцем-богомолом. Жил вдвоём с женой, детей своих не было. Имел большой 2-х этажный деревянный дом, планировка в доме имела городской тип (комнаты). Вёл большое хозяйство с наймом рабочей силы, содержал 2-3-х работников, а летом до 5-6 человек. Имел много сенокосных угодий, хмельников, покупал или брал в аренду у общества озёра и вылавливал много рыбы. Где-то в 1910-12 годах усыновил одного мальчика — сироту Ваню. Был скуп и расчётлив. Вся жизнь проходила в труде и молитвах.

Старожилы и мой отец рассказывали: когда торговцы рыбой в речной избушке или в чайной производили расчёт за рыбу с пайщиками, мужики золотые монеты не брали, предпочитали бумажные, так как они у них шли сразу в расход. Да и потерять монеты можно было скорей. А вот Алексей Нестерович брал только золотые, у него на шее всегда висел на ремешке кожаный мешочек-мошна, где были деньги. Когда он их получал за продажу сена-рыбы-хмеля и т.д., опускал их в свою мошну, крестился, благодарил Господа Бога и шёл домой. Водки в рот не брал, но постоянно пил чай с вареньем.

Дома Алексей Нестерович деньги-золотые не держал, а отвозил в Кострому — в немецкий банк, немцы золотые монеты принимали под 7 или 9%. Так к началу 1-й мировой войны на счету в немецком банке у Алексея Нестеровича накопилось около 4 тыс. золотых рублей. Когда объявили войну с Германией, обеспокоенный Алексей Нестерович поехал в Кострому выяснить, что с его вкладом — трудовыми деньгами, и ему ответили, что немецкий банк закрылся за неделю до объявления войны. И все служащие отбыли. Так Алексей Нестерович остался ни при чём.

Погоревав, попереживав, опять продолжал трудиться и молиться. Основа — хозяйство его — осталось, и опять Алексей Нестерович принялся за дело, которое как в годы революции, так и в пору НЭПа пошло с большим успехом. Опять появились накопления у Алексея Нестеровича.

К этому времени подрос его приёмный сын Ваня, которого решили женить. Невесту выбирал не Ваня, а Алексей Нестерович и родственники, как это и водилось в старое время. Невеста Настя была из приличной семьи и слыла славёной — как по фамилии, так и по личным девичьим качествам. Но у Насти был удалой ухажёр Костя из соседней деревни, также из приличной и большой семьи. Настю сосватали против её желания.

Отец Насти был суров и непреклонен, его интересовала не столь судьба дочери, сколько желание породниться с богатым Алексеем Нестеровичем. Моя мать Татьяна Алексеевна жила с женихом Насти Костей по-соседству, из крыльца в крыльцо, и рассказывала: узнав о сватовстве, Костя загрустил и даже однажды напился.

Отец Кости, Иван Родионович, был тоже великим мудрецом. Стали думать, как помочь Косте, и решили выкрасть Настю — уже сосватанную, но ещё не венчанную. Родня Настю всячески оберегала, предчувствуя, что дела складываются не совсем по согласию и любви. Одну Настю никуда не отпускали, ежедневно при ней был Ваня. А родня Кости в это время придумывала план похищения Насти. Так, подговорили одну женщину или старушку, далёкую от родни Кости, сходить по делу в дом Насти и передать Насте тайную записку от Кости, где он предлагал Насте по определённому сигналу выйти раздетой в сени или на двор. Через дом с тулупом в санях ждал бы Настю в это время друг и сосед Кости Коля Романов. Но, чтоб не настигли преследователи, по плану задумано ехать не в Ведёрки, домой, а в Спас — там у церкви и ожидал бы Костя.

Через некоторое время отсутствия Насти родня спохватилась, запрягла орловского рысака и двинулась в погоню в Ведёрки, в дом Кости, с топорами и ружьём. На шум и стук в калитку вышел хозяин дома Иван Родионович, он как бы ничего не знал, предложил не шуметь и не ругаться, пропустил погонщиков в дом и предложил осмотреть и поискать. В доме влюблённых не оказалось, и погонщикам пришлось ретироваться в недоумении восвояси.

Переночевав у кого-то в Спасе, рано утром влюблённые прибыли в дом Кости, невеста Настя была в одном платье. Позднее совесть и душа родителей Насти отмякли, и они осознали, что любовь сильнее материального богатства и воли родителей.

Пережив такую неприятность, некоторое время спустя, Ване сосватали другую невесту — Сашу из Спаса, с которой он и прожил до конца дней; детей у них, как и у отчима Алексея Нестеровича, не было. Годах в 1928-30 Алексей Нестерович умирает и дом и хозяйство переходят к Ване.

Ваня без препятствий вступил в колхоз, часть имущества у них отобрали; коров, лошадь свели на общественные дворы. Но, как я уже писал выше, не забыли о ванином отчиме Алексее Нестеровиче, у которого имелось золото. Ваня часть отдал, но видимо, не всё, и его вместе с другими, может и не в одно время, посадили в КПЗ и также накормили селёдкой и сутки не давали пить.

После выселения в 1954 г. Ваня с Сашей купили дом в Некрасове на берегу Святого озера. Инвалид войны с деревянной ногой, Ваня, как мне рассказывали знакомые, ещё плавал на ботнике по Святому озеру, ставил несколько ветелей, в которые попадались на уху некрупные лини и карасишки. И проживши лет 5-7 там, в доме на берегу Святого озера, Ваня Нестеров, а официально Иван Александрович Пискунов, завершил земной путь.

Многих известных людей человечество помнит и почитает за их дела и поступки на благо своей Родины, но много остаётся забытых людей, ушедших в мир иной без славы и известности. Но и их нужно помнить, их поступки и дела — это общая наша историческая память.

Леонид Петрович Пискунов. Начало 80-х гг.

Прошу меня простить за неточности и, возможно, за неправильные факты, так как я писал по пересказам наших старожилов и родителей, а также и с момента собственных наблюдений прошло более 50 лет. Л. Пискунов, июль 1998 г. Об авторе Леонид Петрович Пискунов родился в 1930 году в деревне Вёжи Костромского района, где прошла жизнь многих поколений его предков. Ему не исполнилось и двенадцати лет, как он в полной мере испытал тяжесть крестьянского труда. Леонид Петрович хорошо знает любую деревенскую работу, хранит в сердце весь не существующий ныне уклад крестьянской жизни, о чём — ещё более красноречиво чем письменное повествование — свидетельствуют увлекательные устные рассказы его. Прекрасная память, наблюдательность, интерес к событиям унаследовал он от отца Петра Фёдоровича, который тоже вёл записи-рассказы о различных случаях собственной жизни; а прожить ему было дано девяносто два с половиной года. «Из истории моей родины» — памятник одной-единственной деревне из почти двух десятков загубленных Костромским водохранилищем сёл и деревень, в сознании нашего народа навсегда соединённой с поэзией Н.А.Некрасова. А. В. Соловьёва