6-12 октября 5 г.

Московская неделя.
Метро. В вагоне довольно тесно. Но два крайних сидения пустуют: между ними наблевано. Что ж. Отмечаю с печальным удовлетворением: в людях еще осталось чувство брезгливости. Да поможет этот остаток каждому индивиду в том, что зовется социальной оценкой, соц. выбором и т.п.

Прочь! Гнушаюсь ваших уз! –

крик из «Современников» Некрасова. Крик брезгливой души. М.Кураев в беседе с С.Яковлевым: мое отношение к политике – брезгливый нейтралитет. Маловато. Хочется плюнуть – плюнь. Харкотина все равно ведь не глотается – выплюнуть придется. Мальчишка Володя Львов (друг Булата) на войне о войне: то, что я пишу, есть ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ.
В реакциях «общественных» эстетику мы уже прошли и побороли. Остается физиология.
Мудрый наш язык давно про все это знает. Его речения убийственно точны, точнее матерщины, которой мы, кажется, уж наигрались. (Но как лихо матерится прекрасный пол! Эмансипация!).

Старушка нестарым еще голосом, голоском выводит в подземном переходе:

В лунном сиянье снег серебрится,
вдоль по дороге троечка мчится –

я успеваю в ее протянутую горсть просыпать мелочь и пропеть с нею вместе:

динь-динь-динь, динь-динь-динь! –

и сжимаю ее горсточку в кулачок.

Это подземный переход станции метро «Беляево».
Наверху – яркий осенний день, и друг в друга смотрятся роскошные здания этажей под 20, с вычурами и прибасульками. Одно краснокирпичное, другое желтокирпичное. Но это не совсем так: под желтокирпичной облицовкой – бетон. Цельный ли, блочный ли, не знаю. Уж очень быстро выросла эта громадина.

И вот стою я, Колька Букин,
У Букингемского дворца...

И гляжу я, Вовка из провинции, на эти дворцы и соображаю: в этот вот желтый дом войдет все Парфеньево, весь посад со слободами. А в красный – вся пустыня парфеньевского района плюс соседняя с нею пустыня Антроповская.
Престижная квартира стоит столько, сколько стоят несколько деревень, кои никак не могут сдохнуть, как тот онегинский дядька –

Когда же черт возьмет тебя?

Иные деревеньки весьма живописны, но подыхать не спешат – к досаде нынешних воротил, которым этот пейзаж надо бы застроить по-новому. Что же делать? Дожидаться, пока помрут последние старики или заказать пожар?
Интересно: возникнет ли в голове новожителя беляевских дворцов, что такое В НАТУРЕ его жилплощадь?
Москва – государство в государстве? Пожалуй, Москва – ИМПЕРИЯ, ГЕГЕМОНИЯ, простирающая лучи власти во все стороны. Каждый луч – пресловутая «вертикаль». Неплохо устроились, ребята. Сосите нефть, на ваш век хватит, и не думайте, что сосете кровь...
Чистая физиология!

И надо ж было так случиться, что двум прекрасным, двум замечательным старикам, да еще армянам, да бакинским еще, родителям моего друга, помогал я увязывать вещи – переезжают в тот самый Красный дом! Потому что ломают их добротную 4-этажку и целый квартал 4- и 5-этажек ради нескольких башен и дворцов. Миллионные прибыли... Москва, Москва, с жиру бесишься.
В армии строили мы, артиллеристы, водомаслогрейку. Несколько кирпичей уложил и я, потом клал печи... Теперь спрашиваю себя: зачем?
А затем, чтоб сегодня сообразить: эту шаровую долбню, эти стенобитные орудия ЗАПУСТИЛ тот, кто кирпича не клал. Этих стариков выселяет тот, кто не знает, что к старости человек прирастает к своему жилью. Что есть в некоторых землях в числе прав человека ПРАВО НА ПРИВЫЧКУ. На карте, может быть, таких земель еще нет. Но уже могут быть штаты, регионы, острова, где чтут это право.
Ну, эти мои старики, слава Богу, не бедного десятка, как и родня, потому и в Красный дом переезжают, – а другие куда? Осень яркая, но сухая. Вся глина каменная и в крокелюрах. Рушат дом – и пыль стоит как туман. В покидаемой квартире нестерпимая книжная пыль – бедная моя Раиса исчихалась, исплакалась. А я уже устал повторять себе под нос:

христианин, при каждом чихе
желай здоровья палачихе!
................................................

Звонок от девушки Оли. Здравствуйте, незнакомая девушка Оля! У нее замечательный интерес, она историк, ее занимает послесталинское время. В частности, МГУ 50-х годов.
Оказывается, ей надо знать, как вольномыслило в эту пору наше хилое студенчество.
По телефону мы говорили час-полтора: она сломала ногу, лежит дома, мне было неловко напрашиваться с визитом, но нога, надеюсь, поправится.
Да, студенчество лет 150 назад хилым не было. Хилым и затхлым показался мне филфак 56–58. Тем более, что у В.И.Кулешова я занимался Белинским, а потом и Герценом. Василий Иванович писал тогда о славянофилах. С печалью, мне казалось, глядел он на свой семинар.
Журфак был поживее, еще живее, как будто, был Пединститут, где учились тогда Еремин (Красновский) и Визбор, Ряшенцев и Ким. Жалею, что был не с ними, тем более что с первыми двумя кончал одну школу (№ 659).
Рассказывал Оле, как был фигурантом в процессе осуждения Натальи Горбаневской, посмевшей на факультете у геологов читать вольнодумные стихи. На Горбаневскую наехало факультетское партбюро, я защищал незнакомую мне Горбаневскую – в стенгазете филфака, цитируя уничижительную строку Г.

очень неглупые люди

в адрес партбюро. Газету сняли вместе с ее редактором Сашей Кибриком (сыном художника), мое имя осталось в ихних протоколах, я же, РАЗРЕШАЯ ТРЕУГОЛЬНИК , как раз в то время уехал как третий-лишний в Красноярск на электрификацию Красноярской дороги. Был такой поезд ЭМП–706. Жил на станции Черная Речка, недалеко от Качи, описанной Чеховым. Земля там и вправду качается и дрожит, когда идет состав. Корка покоится на плывуне: это почище зыбучих песков. Опору электропередачи ВИБРОПОГРУЖАЮТ острием вниз сквозь эту хлябь, то есть кверху задом и привинчивают зад к заду. Зад-ним числом испугался тогда за Чехова: тарантасик мог бы кануть.
Да, так Оля мне зачитывала суконные формулировки партбюро, заодно и выдержки из доносов, освещавших Дискуссию о соцреализме (1957) в Комаудитории.
Ну как не благодарить стукачей!
Что я говорил о событиях в Венгрии? Не помню. Помню только, что повесил тяжелую паузу, все стихло на минуту.
ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ прошло!
50 лет взаимной любви с ГБ!
Да, в 55-ом на четвертом году службы из артполка попал я в госпиталь и оттуда, ИНВАЛИДОМ СОВ. АРМИИ, вышел на гражданку. Дослуживать остался мой друг Саша Брейслер, челябинский инженер-металлург, переписка с которым привлекла внимание любимого ведомства. Полтора года они нас читали и проникались, в результате Брейслер был арестован по 58 статье, пункт 10, как антисоветчик, а я как СОВЕТЧИК и его оппонент, оставлен на воле. Но был обыск, изъятие бумаг, мамин ужас...
Описание того фестивального лета 57 года опускаю, протоколы допросов не пересказываю. Пусть девочка Оля, если допустят ее к архивам военного ГБ, наше дело изучит, а мне его вспоминать муторно. Только два момента имеет смысл обозначить. Первый – это как они меня, лоха, подставили, сличив слова Б. с формулировкой «Правды», органа ЦК, позволяющей обвинить несчастного Б. в антисоветской пропаганде. По «правде», Б. выходил антисоветчиком, что и осталось в протоколе моего допроса. Второй момент – просветленье, понимание, какая вершится подлость, мое 20-страничное письмо ИМ, где доказываю, что если мой друг такой негодяй и враг, то я точно такой же враг. И прошу меня арестовать. (Как в свое время Анна Баркова просила Ягоду ее расстрелять).
57 год не 37, Сашу выпустили, я ездил к нему с повинной – вины он не признал.
Вина наша была в том, что мы ДУМАЛИ о родине , как это в песне поется, что вообще – ДУМАЛИ.

Железными гвоздями
в меня вбивали страх –
с разбитыми костями
я уползал впотьмах.
Но Призрак Чести вырос
как статуя во мгле –
вернулся я и выгрыз
позорный след в земле.
И стал я набираться
железных этих сил,
и стал меня бояться
тот, кто меня гвоздил.
А мне теперь, ей-богу,
не много чести в том...
И радости не много
в бесстрашии моем.

Ну – а если бы тех 20 страниц я не написал, если бы Сашу посадили – КАК БЫ Я ЖИЛ?
(Булату сделано было ИМИ предложение подлости, деталей не помню. Булат сказал тому человеку: вижу вас впервые, м.б. никогда больше не увижу. А себя в зеркале вижу каждый день. Если я сделаю то, о чем вы просите – то КАК МНЕ ЖИТЬ С СОБОЙ ежедневно и до конца дней?)
Следить за мной ОНИ приставили человека сломленного, но хорошего и честного: во время вечеринки и как раз во время песни «ЭЙ, УХНЕМ», когда я распелся от души, он бросается ко мне на грудь:
- Вовка! Прости меня! Я слежу за тобой...
... Презрение к НИМ можно сравнить с атомным распадом – та же энергия души, то же бессрочное как проклятье и неустанное действие.
Энергия презренья.