31 число мая 2005 отмечено горячей точкой – приговором Басманного суда Ходорковскому и Лебедеву по 9 лет лагерей. Русский словарь обогатился. К Шемякину суду прибавился суд Басманный. У В.И. Даля под сл. статьей СУДИТЬ есть сноска:
«У нас не было ни одной пословицы впохвалу судам...» Это поразительно и лишает термин «правосудие» всякого смысла, ибо высший суд – живой язык.
За решеткой, без которой в этом процессе надо было обойтись – прекрасное лицо Подсудимого, тронутое грустной улыбкой. Жестокая комедия русского суда продолжается. Меж тем глава «Семьи», вор № 1, одет броней эксклюзивного охранного закона. Разве не комедия?
* * *
Отшумел-отсверкал праздник 60-летия Победы. Нам он влетел в копеечку. Сестрички, которые гипсовали мою ногу, получают по 1200, пожилая сестра в рентгенкабинете живет на 1500 рублей. В метро до сего дня тянут руку старушки с военными медалями на том месте, где когда-то была грудь. Я клал рублевки в эту птичью лапку: – Прости, мать... пожимал, целовал эти руки. Умники иногда замечали: – Медаль чужая, врет старуха. У меня нет средства затолкать обратно в глотку такому умнику его слова.
ПОЛМИЛЛИОНА непогребенных и пропавших без вести – на совести нашей. Тысячи безногих-безруких кончили доблестную солдатскую судьбу в лагерях. Картинка из книги «Люди моей жизни» Тамары Милютиной: в Минусинском лагере Баим ежеутренняя процессия в несколько десятков человек, идущих медленно, держась за длинное полотнище. – Кто такие? – Слепые танкисты.
Жизнь и поведение великого народа должны быть опрятны.
Не прибрав дом, не спеши звать гостей. Я усматриваю грустную вертикаль неряшества от сквернословного пацана, бросающего окурок куда попало – до верховной думской власти, посчитавшей «нецелесообразными» расходы на поиск военных останков, опознание, погребенье, розыск родных...
Я убит подо Ржевом... для кого писаны стихи?
Хотелось бы всех поименно назвать... Для кого?
* * *
У каждого – личное отношение к войне. В те годы мама моя – майор медицинской службы, терапевт в костромском госпитале на Дебре, а потом в 3 ЛАУ – Ленинградском артучилище, эвакуированном в Кострому. Леонович (Боголюбская) Ольга Алексеевна. Сколько жизней спасли они с Михаилом Анисимовичем Державцом, хирургом и начальником госпиталя, один Бог ведает. Скольких курсантов вылечила мама? – Помните маму? – спрашиваю А. И. Солженицына, он кончал это училище. – Я не болел, – говорит А.И. Я чуть было не сказал: жаль...
В армии в артполку служил я под началом майора Набережных, начальника разведки (оптической, не подумайте худого). Тоже кончал ЛАУ. И сам из ленинградцев, из тех, что сиротели после 34 года. Как правило, из интеллигентных семей. На майоре был этот отблеск. И прямая связь угадывается между тем выстрелом в Кирова и Указом ЦИК-СНК от 7 апреля 35 – о возможной высшей мере для достигших 12-летного возраста врагов народа.
Юридический шлягер, творение ЦИК-СНК –
комиссаршею Крупская там подвизалась Н.К.
и радела о детях и с этим в анналы вошла и века.
Имя Крупской украшает фасад костромской центральной библиотеки.
* * *
Производство святынь поставлено на поток – всё не могу отделаться от грандиозной помпы победного Юбилея. Вспоминаю рассказ Тендрякова: историю превращают в театр, ЗАИГРЫВАЯ существо исторического события. При жизни Тендрякова еще не было в обиходе словечка ШОУ. Теперь оно самое ходовое, и суть переместилась в него. Армейская туфта: главное – подход к снаряду (гимнастическому) и отход. Главное – гаркнуть СЛУШАЮСЬ! и ничего не сделать. Великая школа туфты – лагеря. Не обманешь – не выживешь, доходяга. И снова ВЕРТИКАЛЬ, где лгут на каждом этаже.
Однако день 31 мая еще не кончился. По НТВ – отношение Президента Буша к Басманному суду. Amicus plato, sed magis amica veritas. Путин, ты мне друг, но еще более друг – истина. Мне кажется, сказал Буш, что приговор Ходорковскому вынесен был еще до суда. Куда делась дипломатия высшего уровня!
Я же себе соображаю: два разбойника, Беслан и Басман, ограбили и тяжело ранили нашего, прости господи, президента. Морально он калека.
* * * * * * * * *
1 июня 5 г.
По Евроньюс: Буш с трибуны – запись – говорит эти свои слова.
Березовский: Ходорковский будет сидеть в тюрьме, пока Путин будет сидеть в Кремле.
Где будем сидеть мы? В Жасмине и в Жимолости, нам не привыкать.
Гоголь: – Соотечественники, страшно! Чехов: – Скушно...
До отвращения скушно повторять в начале века текущего урок, 30 годов прошлого, не усвоенный народом, потерявшим лучшую свою половину. Но – не страшно.
У дверей Басманного суда – раскол страны в миниатюре: десятка два скандируют СВОБОДУ! Десятков пять пялят орифламу: ВОР ДОЛЖЕН СИДЕТЬ В ТЮРЬМЕ! О ком это вы? И кто, оглянитесь-ка, сталкивает лбами уже не два и пять десятков, а поболе того? Из-за сломанной ноги торчу в городе. Огород в Белорукове не копан, картошка не посажена, не обихожен цветник.
Не ищите на карте Костромской области деревню Белоруково. Она возле Парфеньева, она – бывший поселочек бывшего льнозавода, бодро названный Молодежным. Насмешка неуместна над последними стариками, поэтому вместо бодрого и скудоумного названия пишу то, которое лет 10 тому хотели мы присвоить деревеньке. Здесь были картофельники Федора Белорукова, купца и промышленника уездного масштаба, курился винзаводик, работала водяная мельница. Большую семью Белоруковых постигла общая беда, уцелел и вышел в люди младший – Дмитрий Федорович...
Среди низкорослых кряжистых парфян – типичный парфянин – Сергей Николаевич Марков – Дмитрий Федорович смотрелся богатырем. Выучился на военного инженера, воевал, дошел до Берлина, а по пути через Прагу на высокий постамент взгромоздил советский танк-освободитель.
Танк был сброшен пражанами после 68 года. На этом месте теперь сквер, фонтан. Любопытно, что в юбилейном сюжете про освобождение Праги в 45 году сброшенный танк был показан и потому, сказано, сброшен был, что боевых следов на броне нет. В сюжете не было и Пражской весны, раздавленной брежневскими танками осенью. Зачем – о грустном?
Д.Ф. Белоруков, отслужив армейский срок, занялся историей деревень Костромского края, оставил по себе мемориальный том. На подробных картах обозначены все деревни, под большинством сноска «нежил». Жил, дескать, народ, а будто и нe жил.
Так в соловецкие рвы стаскивали «задристиков», умирающих от дизентерии: – Я живой, – кричит шепотом такой вот несчастный со дна ямы, пока его как неживого засыпают. (Книга Второвой-Яфы «Авгуровы острова». Обратите внимание на название: прекрасно знают авгуры, что творят! А то, что оказалось самым болезненным для соловецкой узницы – улыбки палачей – продолжает терзать и меня. Их стиль. Их, вооруженных и могучих, мелкая шкода. Но о стиле – потом, потом...)
В Парфеньеве теперь улица Белорукова, бывшая Комсомольская.
А вот поселочек наименовать не удалось. Заменить на карте название оказалось «дорого». Опустынить Россию не думая о потерях – это за здорово живешь!
Но доберемся, все-таки, до моей деревни, уж очень похожи на нее многие русские деревни, списанные абсурдной нашей жизнью . (Подчеркнутые слова вносит Игорь Дедков на обложку последней книги.)
* * * * * * * * *
2 июня 5 года.
Сегодня мне 72. Зажился! Никакой совести...
Анна Андреевна о Роберте Фросте: – Он в том возрасте, когда дедушка становится бабушкой. Свят, свят, свят!..
В Белоруково удрал я от 70-летнего юбилея, и довольно успешно. Мои добрые женьщины – так! – из Библиотеки хотели, как повелось, сделать мне юб. вечер, но санкции от Департамента культуры дано не было, а спущен был запрет в комплиментарно-бюрократической форме, своего рода шедевр канцелярита. Ага, я подумал, значит, я чего-нибудь стою, коли такие словесники так меня любят и так пекутся о нравственности читателей, студенческой молодежи, коим повредить могут стихи Леоновича.
Все начинается с пяти-шести,
растет к семи-восьмидесятилетью.
Покойники особенно в чести,
поскольку допускает к литнаследью
любого-каждого их мирный прах.
Мертвец растет буквально на глазах.
Прибавка веса и прибавка роста
особенно заметны к 90
и даже некоторый спад
являет голое 100-летье:
есть магия подобных дат.
Итак, дерзайте! Юбилейте!
И снова, не щадя ума,
учите мертвого, как жить ему на свете:
ученье свет, а неученье – тьма.
* * *
Вверх по капризной речке Нее – разливается и мутнеет когда хочет – километрах в двух от Парфеньева – тот самый поселочек. Возник он недопустимо близко от «ноль-завода», как говорил мой крестник лет шести. Заводик отчаянно дымил и сорил вокруг, сужу по слоям копоти и мельчайшей трухи, от которой я кашлял и сквернословил, разбирая деревянные и железные конструкции на территории и вне. «Чем же дышали вы, бажоные? Где была экология?»
На растяжках еще крепится заводская труба, принимающая Божий Гнев – как мы – злобу дня. В опустелом корпусе с отодранной крышей – остатки механики, превращавшей грубую тресту в ангельский шелк. Мялки, чесалки, чугунные вальцы внушали мне мысль о пытoшной линии – не в аду, а здесь, вот она. (Валец, гофрированный как античная колонна, весит 60 кг. Я увозил их и как колонны использовал: под русскую печь, под прируб...) Полвека назад правую руку 17-летней Маши затянуло в вальцы и до локтя перемололо. Маша, стройная и красивая, застыдилась уродства и стала, что называется, монашкой в миру. На гулянках ее не видели, на родину она, вербованная, не уехала. Так и состарилась вместе со своим домиком, не подозревая того, как хороша и строга лицом и осанкой, не ведая о безруких мраморных богинях. Я помогал ей в сенокос, латал крышу...
Не знала Марья Никитишна и тютчевских строк о разумном существе, наделенном
Божественной стыдливостью страданья.
У Никитишны нет телевизора, да я и представить себе не могу ее перед экраном, где от сытости и безделья бесятся человеческие особи обоих полов, принадлежащие другой жизни – словно другой планете. На той планете не знают нужды, не знают стыда, не знают про Марью Никитишну…
Так вот в какой постыдной луже
Твой ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ отражен!
Спасибо Ходасевичу за вечные слова.