Любовь Громова

ОБ ОТЦЕ
Биография Александра Вячеславовича Громова

Александр Вячеславович Громов (1922—2012) возле стеллажа с книгами. Мантурово.

(Здесь и далее фотографии из архива Л. А. Громовой)

Я долго не могла начать эту статью — биографию моего отца, Громова Александра Вячеславовича. Потом поняла, что отец отдельно от стихов не существует, нельзя о нём писать без цитирования. Книга его стихов вышла в мантуровском издательстве в 2002 году. Будет ли она переиздана, не знаю. Он мечтал её переиздать, была готова выклейка. Мы знаем его как собирателя, диалектолога, краеведа — это его жизнь в науке. Но не знаем его как знатока литературы, поэзии — а он этим жил. Поэтому всё следующее — это биография в сопровождении стихов.

О моём отце стоит писать. Другое дело, что покопавшись в памяти, я поняла, что там зафиксировано много отрывочных сведений, но не сохранено цельного воспоминания. Да и трудно его было сохранить, если совместное проживание закончилось, когда мне исполнилось 9 лет. Отцу тогда было сорок. Умер он, не дожив до девяноста нескольких месяцев. И простой арифметический подсчёт дает цифру 50. Полстолетия коротких встреч, от нескольких часов до нескольких дней. Если честно сказать — за несколько последних месяцев я о нём узнала больше, чем за те 50 лет. И познавание продолжается. Его дневники расшифровываются, но к концу мы придем не скоро. Свободного времени мало, а дневников много, и я знаю, что когда-нибудь напишу статью об отце, уже основываясь только на них.

Прежде я, да и всё его окружение, считало, что отец любитель похвастать, в какой-то степени выставить свое «я». Насчет его самомнения ходили разговоры, и не всегда описывающие его с хорошей стороны. Разбирая его наследие, запаковывая библиотеку для передачи, я поняла, что это был очень скромный и стеснительный человек, не посмевший похвастаться теми сокровищами, которые, собрав, записав, систематизировав, он оставил в наследство. Эти сокровища — диалектическое наследие нашего народа. Те, кто делился с ним своими знаниями, давно покинули этот мир, те же, кто остался, — это люди другой, советской формации, которая в силу своей специфики способствовала вытравливанию из памяти некоторых пластов, связанных с деятельностью наших предков, поощряла утерю связей. («Весь мир до основанья мы разрушим…» — небезызвестные слова.)

Отец родился 9 сентября 1922 года в д. Макарово Мантуровского района Костромской области в семье Вячеслава Ильича Громова и Анны Николаевны Громовой, в девичестве Фроловой.

В день рождения

Может быть, в такой денёк,

В день осенний, хмурый,

Уродила меня мать,

И назвали Шурой.

В жизни многого хотел,

Но судьба-злодейка

Да проклятая война

Подвели маленько.

К звездам рвался, к небесам,

Для людей старался,

Сам собою быть хотел —

Сам собой остался.

По воспоминаниям тети Тани, Татьяны Вячеславовны, сестры, семья Громовых (а прежде Голубевых, просто дед, как первый коммунист на деревне, изменил фамилию на более звучную и не так часто встречающуюся в тех местах со словами «Голубевых много…»), выбивалась из общей массы. Отец, Вячеслав Ильич, ничем не выделялся в семье — работал, воспитывал детей, а вот дед Илья, которого попросту называли «стариком», занимал в ней главенствующее место и своим своенравным и не вполне обычным характером завоевал себе определенную славу. Некоторые фрагменты его жизни записаны у отца и опубликованы в качестве народных в его небольших диалектических заметках, опубликованных в разных, имеющих к языкознанию отношение сборниках. Истории были записаны с чужих слов, с местным произношением и употреблением диалектных слов как привычных в данной местности, но по колориту повествования вызовут интерес и у современного читателя.

Мать отца, а моя бабушка Анна Николаевна Фролова, была обычной крестьянкой, но работала только по дому и на огороде, так как детей было много. Отец был первенцем, после него родились сестры, Таня, Женя, Зоя, Клава, Нина. Анна Николаевна происходила из «семьи образованной» (кстати сказать, все её сестры потом оказались в Москве, туда же позже Геннадий Николаевич, брат, уже будучи профессором и руководителем кафедры политической печати МГУ им. Ломоносова, перевёз их мать, Катерину, где она и похоронена). Моя бабушка имела редкий дар сочинять частушки, песни, славилась умением рассказывать и собирала постоянно вокруг себя заинтересованную аудиторию. И культивировала это в детях.

В доме была гитара, на ней играл дед, Вячеслав Ильич, кавалерист Чапаевской дивизии в 1917—1918 гг. Его любовь к лошадям сохранилась на долгие годы. Оставив работу, а он некоторое время работал на мантуровском фанерном комбинате, посвятил себя уходу за этими умными животными. (В связи с гитарой вспоминается эпизод, когда отец спросил у моего подрастающего брата, что бы тот хотел получить в подарок на 16-летие, и на ответ «магнитофон» выслал огромную для 1975 года сумму в 200 рублей на его покупку со припиской, что он помнит, как ему в этом возрасте хотелось иметь гармонь.) Частушки бабушки Анны записаны моей тетей Таней, включены в выпущенный в 2008 году сборник частушек, но немногочисленны. Всё, что касается наследия, видимо, надо делать вовремя.

Вересовые кусточки,

Я не знаю, как вас звать.

Помогите, вересовые,

От дролечки отстать.

В семье, кроме отца и его матери, писала стихи и сестра Таня, и мы с дочерью балуемся стихосложением, думаю, что и дети остальных сестер тоже. В каком возрасте отец начал писать стихи, я не знаю, но рано, к первым он сам относит эти:

Весна природою красива,

Развеселила близь и даль,

И только на снег величаво

Наводит грустную печаль.

…

Голодный волк выходит на дорогу.

Он слышит лай в деревне по дворам.

И делает иной раз и тревогу

Прохожим и живущим по домам.

А как первое опубликованное — «Весенний сев»:

Весенний сев

Весна кругом свои ростки дает

Поля весенней теплой влагой дышат

Уж нет над ними зимних бурь,

Поля уж больше их не слышат.

Колхозные поля взрыхляют трактора,

Могучими плугами борозды взрывая.

Все это здесь, у нас, где раньше, 30—40 лет назад,

Брела шатаясь кляча, тощая, худая.

Повсюду на полях весенний сев идет,

Работа спориться, кипит и …

Здесь четкому, ударному труду почтенье отдается.

Здесь жизнь на .., как сосновый бор, шумит,

Здесь каждый час, минута на учёте.

Здесь одиночный труд в единый, общий слит,

И потому-то здесь большой успех в работе.

Все силы на поля мы отдаём,

Чтобы закончить сев и в сроки, и досрочно.

Высокий, стопудовый урожай мы соберём,

Когда работать будем честно, организованно и точно.

Подпись: ученик 6-го класса Самыловской НСШ Громов Александр и приписка. «Не в пользу автора некоторые изменения в стихотворение внёс руководитель кружка Николай Вас. Туранов, утяжелив размер стихотворения, нарушив его ритм смысловыми вставками. Н. В. сам отнёс стихотворение в редакцию газеты. Гонорар за стих — 3 рубля, был выслан по почте». Напечатано стихотворение было 7 мая 1937 г. в мантуровской газете «Производственная смычка». Приписка поздняя.

Я думаю, что в приписке есть доля лукавства, но не это главное. Кстати сказать, мне на 15-летие отец тоже прислал стихи:

Дочери Любе

Милая девочка,

Юности весточка,

Чудо весеннее,

Чувств потрясение.

Вся ты мечта

На пределе возможного.

Вся ты любовь

Без пустого и ложного.

В трудностях жизни,

В лихих испытаниях

Ты мне поддержка, моё упование.

Нежно любуясь

Тобой, золотой,

Снова лечу

За своею мечтой.

Через несколько десятков лет я узнала, что оно было изначально посвящено моей маме. Не суть… Я несколько десятков лет считала, что мне посвящают стихи. Это ль не сущность?

Мысли о поэзии

Что такое поэзия? Нет, это не слова, пусть точные, нежные, проникновенные. Поэзия — это в первую очередь мироощущение человека, добрые чувства, это стремление к идеалу, это, попросту говоря, большая работа над собой, над своей душой, ответственность за всё, что делается вокруг, в мире, в стране.

После седьмого класса отец поступил учиться в библиотечный техникум. Об этом периоде никаких записей не сохранилось.

В декабре 1941 г., в 19 лет, призван в армию телефонистом.

Следующая запись в военном билете: «Находился в плену в Норвегии по май 1945 г.».

Про Норвегию отец стал вспоминать уже после 80 лет, вспоминал и норвежскую девушку, которая тогда завоевала его сердце, даже называл имя. Местный краевед Торопов пытался отыскать её по архивам и в Интернете. В результате девушки не нашел, но нашёл представление к боевой награде, так и не врученной отцу. Представление и приказы были в копии переданы ему, но он не посчитал нужным этим заняться… или уже не посчитал нужным. Теперь трудно об этом судить, может, он и прав, потому что когда (уже после смерти его) я обратилась в военкомат с просьбой выдать медаль, то мне отказали, сказав, что большее, на что могу рассчитывать, — это удостоверение. И я могу представить, какие чувства испытал бы старик, заслуживший эту награду, придя с просьбой и получив отказ, мол, прости дорогой, но ничего сделать не можем — возьми бумажку. Единственное, что не умещается в моей голове, так это тот факт, что, проживая в доме временного пребывания в Мантурово в одной комнате с другим ветераном, он постоянно подвергался нападкам с его стороны как плененный во время войны, даже плакал и жаловался, но ни разу не обмолвился, что одновременно был удостоен медали за отвагу, «за то, что в боях с немецкими захватчиками за высоту с отметкой 29с Мелитопольского района Запорожской области с 30 сентября по 4 октября держал постоянную связь, порывы устранял мгновенно в любых условиях боя».

Ключик Мелитопольский

В боях под Мелитополем

Был враг ещё колюч.

И там, в лощине взорванной,

Сверкнул мне этот ключ.

Под белою березою,

Он мирно лепетал,

Свою деревню милую

Я в нём, живом, узнал.

Она мне представлялася

За тридевять земель.

Увижу ль? Уцелею ли?

В войну не без потерь…

В минуту жизни трудную

У каждого из нас

Есть ключ, береза белая,

Родительский наказ.

И небо то высокое,

Что нам Толстой припас…

Тот ключик мелитопольский

Течёт через года.

Не молкнет и не старится,

На сердце изливается

Живая та вода.

После победы, в 1945 году, вернувшись из Норвегии, отец оказался сначала в Суслонгере. Есть дневниковая запись: «… потом, во время войны, не помню, что писал. А после, в 1945 году, в Суслонгере написал 2 стихотворения. Кажется сразу, за один присест, будучи дневальным в казарме: “Матери” и “Жене”, девочке из Казани, ремесленнице. Всегда я считал поэзию трудным делом, потому что рано почувствовал истинную красоту лучших наших поэтов».

Матери

Нас война с тобою разлучила.

Я был там, где шёл кровавый бой.

Знать, твоя любовь меня хранила,

Если я вернулся в дом родной.

Плен несчастный. Не вини, родная:

То беда моя, а не вина.

Кроткую, неопытную юность

Обожгла жестокая война.

И теперь, когда над миром солнце,

Позади военный страшный гром,

Должен я печальные утраты

Залечить страданьем и трудом.

Ты мне помощь в мирных испытаньях.

Пусть сквозь слезы вижу белый свет,

Но без родины, без вас с отцом на свете

Мне достойной жизни, счастья нет.

В дневниковой записи упоминается станция Суслонгер, в Марий Эл, в районе которой во время Великой отечественной находился лагерь для подготовки кадров для фронта. Кому «повезло» там обучаться, писали о том, что солдаты ходят в той же одежде, в которой прибыли в лагерь, некоторые даже в лаптях. Но главное — «народ мрёт от голода». В ноябре 1943 года в Суслонгере с инспекционной поездкой побывал К. Е. Ворошилов. Виновные в таком положении лагеря были сурово наказаны, а лагерь прекратил своё существование. Но как оказалось, в частности, если судить по записи из дневника, там же после войны были пересыльные лагеря для возвращающихся из немецкого плена. И условия вряд ли стали лучше. Может быть, даже про этот период отец вспоминал, что не отобрали у него только томик Пушкина и одеяло, что только это и помогло ему стерпеть все лишения и выжить.

Мой Пушкин

Детство сельское бедное.

Речка, поле, и лес,

И поэзия Пушкина

С обещаньем чудес.

Как заветное помнится

В деревеньке моей,

Где поэзией помнится

Синь лесов, шум полей.

Он пришел подтверждением

Той родной красоты,

Он возвысил стремления

И украсил мечты.

Захотелось, как Пушкину,

Тайну слова открыть,

Захотелось по-пушкински

Жизнь, свободу любить.

На волне вдохновения

Им друзей обретал.

С ним я в годы военные

Погибал, воскресал.

Потом был Новосибирск. Там отец заболел тифом. Есть фотография того периода, он с сестрой Женей, тоже воевавшей и оказавшейся с поездом в тех краях. В дневнике от 20 сентября 1962 г. есть запись: «Почему-то вспомнилось: иду в больницу в Новосибирске в 1947 году и читаю: “За всё, за всё тебя благодарю я…” Лермонтова. И думаю, кого и за что благодарит он? Вдруг женщина говорит: “У меня сын учится в пединституте”». Кто знает, может быть, именно этот случай и стал толчком к идее, совершенно, казалось бы, бредовой, пойти учиться, и именно в Новосибирский педагогический и учительский институт. Не без гордости он рассказывал, в какое смятение было повергнуто руководство института, когда узнало, что поступающий является заключенным; аналогичное наблюдалось у руководства лагеря, его просьбу отклоняли несколько раз. Это был единственный случай и невиданная дерзость. В его документах мы нашли справку для предъявления начальнику отдела кадров Боровицкого отделения для увольнения с работы. Шёл 1947 год.

Возвращение из Сибири в 1948 году для отца не означало, что он навсегда перевернул эту страницу своей жизни. Из-за этого его не приняли в аспирантуру в 1962 г., не приняли в партию, хотя более преданного члена они бы не нашли, ведь всеми своими выступлениями на протяжении многих лет он снова и снова подчеркивал своё полное единство с её идеями. Кроме того, несколько лет, работая инспектором РОНО, он вынужден был по службе инспектировать другие лагеря. Унженские. Есть записи, грустные и какие-то безысходные: «26 марта [1957]. Последнюю неделю ездил на Унжлаг № 6 к Шапкиной, проверял, устал, полного удовлетворения нет и не будет»; «Ездил с 3 по 12 сентября по Унжлагам. Там же 9-го исполнилось 35 лет. Символично! Ведь и завершились они в такой глуши».

В сомненьях, метаньях

Найду ль себя, свою дорогу?

Или мечтаньям вопреки

В пути бездумном и убогом

Растрачу жизнь на пустяки?

В 1950 году отец поступил в Ярославский государственный пединститут им. Ушинского на заочное отделение. Его дипломная работа «Диалектология» рецензировалась Мельниченко Г. Г.: «...тов. Громов показал, что он человек наблюдательный и вдумчивый, что он мог бы успешно продолжать изучение местных говоров и после окончания института». Это было ещё одним шагом к становлению его как диалектолога. Их знакомство и сотрудничество продолжалось долгие годы, знакомством с Григорий Григорьевич отец очень гордился, сам Мельниченко не единожды упоминал Громова А. В. в своих научных работах. Вся обширная многолетняя переписка сегодня хранится в архиве Мантуровской администрации и требует детальной проработки: истина каждого слова, включённого в работы и Мельниченко, и отца, устанавливалась именно там.

В 1961 году именно от Мельниченко Г. Г. отец получает предложение продолжить обучение в аспирантуре. Вот несколько дневниковых записей того периода:

7 сентября

Что делать? Что делать? «Я клятвы дал, но дал их выше сил» (Баратынский).

Что отвечать Григорию Григорьевичу? Это легкомыслие, самонадеянность, нахальство с моей стороны желать того, чего не не можешь и не хочешь делать.

Какой я аспирант по языкознанию, если моя душа почти полностью в литературе, в живом слове, в современности!

Я люблю и сложности, загадки, поэзию родного языка. Ради этого только могу пойти в языкознание.

25 сентября

Почему-то у меня такое большое желание разъяснять людям большие мысли, интересные книги, замечательных людей. И мой интерес к занятиям художественным чтением от этого. И занятия историей языка, диалектологией тоже. И во всём пока только поиски. А настоящие подступы в наше время плодотворны могут быть, если они направлены на что-нибудь одно. Объяснять — говорю. А своё? Но ведь танцуют от печки!

5 октября

Начал выборку слов из словаря Даля.

Безгранично стремление человек к лучшему. Но как обидно коротка человеческая жизнь! Только что войдёшь во вкус жизни, поймёшь и назначение, своё место в ней, и тут — эти неизбежные елисейские поля. Сегодня ночью думал об этом, и писать об этом надо, писать чёрными чернилами.

6 октября

Быть или не быть? Правильно ли я делаю, поступая в аспирантуру? Ведь наука-то моя скудноватая, не очень злободневная. Пишу письма Мельниченко. Поеду к нему: пусть зажжёт пафосом своей науки.

Если бы кто знал, на каком распутье я сейчас стою! Никак не могу решиться рвануть и от чего-нибудь отказаться. Менее важного.

Связь с Мельниченко принесла свои плоды:

1992 г. Словарь: Лексика льноводства, прядения и ткачества

2000 г. Жгонский язык

2005 г. Краткий словарь народного говора Мантуровского района

2008 г. Переплетение: Сборник частушек

Работа над жгонским словарём заняла не одно десятилетие. Инициировал её тот же Г. Г. Мельниченко и тоже заданием по работе со словарём Даля. Приложением к словарю при издании был представлен список информантов, в нём 106 человек. Первые: Громов Вячеслав Ильич, отец, Гуляев Василий Глебович, дядя, и Захаров Александр Михайлович, приёмный отец жены, Людмилы Николаевны. Датировано 1962—1963 гг. Слова собраны в трёх районах Костромской области, в нескольких десятках населённых пунктов. Колоссальный труд. Отец любил в этой связи упоминать Лурию, который по заказу Даля собирал жгонские слова в короткий срок. В архивах отца, кроме записанных слов, мы наткнулись и на брошюрки по технологии изготовления валенок, переписку по поводу распространения изготовителей валенок по Костромской области в современное время. Есть ссылка и на использование картотеки Костромского педагогического института. Записано как «материалы КПУ, собранные студентами», но практики студентов этого вуза он сам сопровождал несколько лет.

Моим практиканткам

Девоньки милые, студентки-красавицы,

Старательные слова собирательницы.

Любви предметы здешних пареньков...

Ах, если б сбросить мне тридцаточку годков...

Я вас ценил за то, что в собиранье слова

Вы показали сильными себя.

Простите, что журил за шалость иногда,

Так видно забывал, что был таким и я.

Найденная нами совершенно в неожиданном месте картотека отца после оцифровки будет передана в этот же университет. Все переживания автора-составителя, этапы создания, мысли касательно создания жгонского и льняного словарей пока таятся в дневниковых записях, дело это небыстрое, но как только они оформятся во что-то пригодное для печати, будут размещены на сайте или в другом заинтересованном издании.

Сверяя по архивным записям даты издания и сбора информации, можно сделать вывод, что материалы для трёх словарей, льняного, жгонского, Мантуровского района, а также сборника частушек собирались единовременно, и странно было бы предположить иное. Хотя всё, конечно, началось с льняного. В библиографическом описании к словарю, в 1992 г. изданному Ярославским университетом им. Ушинского, значится: «Словарь не только синхронный, но и в какой-то степени исторический, не только толково-переводной, но и энциклопедический».

В своих воспоминаниях Г. Г. Мельниченко пишет, что сначала фиксировались просто ответы на вопросы 5-го задания «Программы собирания материалов для изучения словарного состава местных говоров», но уже на этом этапе тщательно собиралось всё, что относится к данной отрасли. Беседы отца с информантами обрастали такими подробностями, которые не были предусмотрены никакой программой. Он, в силу своей любознательности, старался описать не только предмет интереса, но и этнографические сведения, а также пословицы, поговорки, меткие слова и выражения.

Моя диалектология

Всей душою моей я в деревне своей,

Но в деревне дела: опустела она.

Измочалило время родителей наших

И войной, и пустым трудоднем.

Да и нас, их детей, потрепало не мало,

Прошедшим и нынешним днем.

Я памятник ставлю старикам и старушкам,

Уходящим на новый покой.

Слово о жизни останется в книгах —

И вспомнят их в век золотой.

Всё время сбора слов для словарей отец работает учителем, более 7 лет — сельским. И старается детям передать свою любовь к звучащему слову. Существует много записей-размышлений о том, что, не умея правильно подать информацию, человек не может донести до другого мысли, тем более о прекрасном. С докладом по этой теме он выступает в Москве на высших учительских курсах. В 1964 году отец получает свидетельство об окончании Народного университета культуры в Москве по курсу художественного чтения театрального факультета. Это его пристрастие заслуживает отдельного рассказа, отдельного рассказа заслуживает и получение звания артиста народной филармонии в 1966 г. И если брать широко и описывать его увлечения, литературу и диалектологию, то всё это можно ёмко определить как работу со словом, звучащим и народным.

Слова Плиния «Ни дня без строчки» были девизом его жизни. Даже представить сложно (например, читая записи в дневниках), как можно выкроить время (при необходимости ходить на работу и имея семью) для простого написания, а ведь там ещё присутствуют и размышления, и планы, и цитирование.

Я глубоко несчастный человек.

Я одинок, безлюб и странен.

Моя мама, Людмила Николаевна, была много моложе отца. Вместе они прожили ровно 10 лет, но брак не был разорван, просто жили в разных местах. Мама никогда не сказала об отце плохого слова, я даже помню случай, как будучи подростком, видимо с чужих слов, я попыталась что-то сказать пошлое о нём и как была прервана на начале фразы тоном, не терпящим возражений. Стоит сказать и о том, что письма отцу я писала сама, а вот брат, как все мальчики, ленился, и если мама не в силах была его усадить за писанину, то попросту писала письмо сама, а Миша его переписывал и отсылал. Переписка с отцом существовала всегда, на все праздники мы получали посылки. На Севере у меня его стараниями в эпоху тотального дефицита были хорошие книги, в частности, о Пушкине. Наши письма также переданы в мантуровский архив на хранение отцом ещё при жизни.

Людмиле Николаевне

На сердце залегла ещё одна печаль:

Детей моих родных увозишь в даль,

Чтоб им отца не знать, не видеть, не любить.

Чтоб я свои слова им перестал травить.

Оставим этот бред…

Тут к детям ни любви, ни состраданья нет.

Неужто ты средь тех презренных матерей,

Озлобленных, слепых, сиротивших детей?

Не надо разрывать ребяческих сердец,

Не надо им тростить: «У вас плохой отец»…

Бездумно не гаси отца далёкий свет,

Пусть будет он светить им много-много лет…

Но сильные слова — напрасные мечты.

Вас скорый поезд мчит в край вечной мерзлоты.

С 1970 года отец живёт в Мантурово, уже один, сначала у сестры Жени, потом получает квартиру. Преподаёт русский и литературу, поёт в хоре ветеранов, ведёт в школе кружок и литературную гостиную, регулярно пишет сценарии и проводит общегородские мероприятия к датам поэтов и писателей. В свободное время ходит по деревням, собирает, записывает, систематизирует материалы для словарей; ведёт переписку с Мельниченко из Ярославля и с Ниной Семеновной Ганцовской из Костромы, с учёной из Финляндии Алквист; помогает сестре Клаве в Усолье, и пишет, пишет.

С 1977 г. я живу в Москве, со мной проживает мама. В любое время и на любой срок отец мог остановиться у нас, его приглашали на все праздники (другое дело, что он редко этим пользовался). Его всегда встречали и провожали. Находясь в доме временного проживания, куда он ушёл по своей инициативе, отец неоднократно получал предложения переехать в Москву. Но он хотел оставаться на родине, общаться с людьми, которые его знают, боялся умереть на чужбине. Похоронить завещал только на сельском кладбище, рядом с мамой и папой. Все его духовные завещания выполнены. Думаю, что и его словари будут переизданы, его архивы будут обработаны, его многогранные дневниковые записи найдут своего читателя.

Отец не очень заботился о своем быте. Но он сажал сады.

Моё первое деревце было посажено вместе с ним, на Первомайке, из лесу принесли рябину и посадили возле дома. Потом была смородина, принесённая от Василия Андреевича Разживина (кстати, её первые ягодки стали подарком мне на следующий после посадки день рождения), яблони и сливы, редкие для Макарьева крупные синие. Его заботой был сад сестры Клавы в Усолье, частично он его и посадил, его хлопотами из Москвы приходили посылки с саженцами для сестры Тани.

Наш сад

Родным в деревню, где родился, рос,

Я десять яблонь саженцев привез.

Мои питомцы быстро прижились

И ветки-руки устремили в высь.

И лето целое и солнцу над собой,

И мне за труд привет шептали свой.

Я в недалеком видел их плоды

И над рекой прекрасные сады.

Я был здесь гостем. К осени меня

Позвали в город школьные дела.

Прощаясь, к сестрам обращал я речь,

Просил наш сад доглядывать, беречь,

Напомнил школьное, о чеховской мечте:

России-саде, счастье, красоте.

Пять месяцев прошло, и по пути

Опять машина к родине лети!

— Привет вам, здравствуйте!

И тут же вскоре в сад…

Я в ужасе попятился назад:

Наш сад поломан весь,

Израненный стоит,

Хозяевами он, как видно, был забыт.

В тот вечер был я мрачен и угрюм.

И много всяких передумал дум.

А сад, казалось, ночью так стонал,

О помощи, растерзанный, взывал.

Я саду своему, как мог, тогда помог,

Ну а сестер своих не поберёг,

Всех изругал на чём лишь Свет стоял,

Но а в душе всё, помню, повторял

О той своей возвышенной мечте:

России-саде, счастье, красоте.

В завершение статьи хочется привести строки, написанные, не знаю, в какой период, самим отцом, Громовым Александром Вячеславовичем.

Мои друзья обо мне

«Какой вы романтик, Александр Вячеславович», — раз произнесла Фаина Николаевна Жиленко, когда я свои стихи читал. А учительница МСШ Софистская в начале 50-х, чтобы похвалить меня, сказала: «В вас нет этой пошлости людской».

Макарьевская учительница, Тамара Николаевна Черепанова, как-то спросила меня: «И там вы приобрели такую же известность, как в Макарьеве? Мы вас назвали “зверем литературы”».

Не забывается такое.

Когда сам в это веришь и ценишь такое в человеке, стремишься быть получше. Конечно, бывал я чудной и смешной, и это моё остаётся со мной.

Софья Григорьевна видела во мне правдолюбца, Платона Зыбкина (из «Правда — хорошо, а счастье — лучше» Островского), и я был им, играл его в этой пьесе. И получилось. И есть теперь такой Платон, остался им я в жизни.

Высказаться