Наши странствия в годы гражданской войны

Из истории костромского дворянства
V. Из воспоминаний

А.А. Григоров

В Москву мы добрались благополучно и без особых приключений, только один раз подвергнувшись обыску. Москва 1918 года представляла собой грустную картину. На многих улицах еще не исчезли следы уличных боев октября 1917 года: разбитые витрины, следы пуль на штукатурке домов, обгорелые развалины зданий. Торговля фактически отсутствовала, магазины закрыты, но почти на всех улицах были лавочки с вывесками, изображавшими дугу, подковку, конскую голову и надпись: «Конско-мясная торговля».

В Москве, остановившись у моих дяди и тети, мы застали еще ряд бежавших из насиженных мест «недорезанных буржуев». Все они искали безопасного места, т.к. многим грозила смертельная опасность: был период «красного террора», наступившего после покушения на Ленина 30 августа 1918 года. «Буржуев» брали заложниками, а в газетах ежедневно публиковались списки расстрелянных. В то время на Дону и в Воронежской губернии шла гражданская война, ехать туда и думать было нечего. И мы решили ехать на Украину, которая под управлением гетмана Скоропадского, бывшего под защитой германских войск, оккупировавших с марта 1918 года эту бывшую часть российского государства, была «обетованной землей» для всех спасавшихся от новой власти, голода и угрозы расстрела.

На Украине тогда все оставалось, как было до революции. Были открыты все учебные заведения, помещики жили в своих имениях, в городах шла оживленная жизнь, процветала торговля (и спекуляция). Официально Украина по Брестскому договору считалась суверенным государством с признанными границами, и в Москве было украинское посольство. Это посольство выдавало визы на въезд на Украину, и была большая очередь ждущих виз. Но нам, семье в 9 человек, оставаться в голодной Москве, в квартире дяди Виктора Ивановича, тоже готовившегося к отъезду на Украину, ждать было нельзя. И тогда в том же посольстве нам посоветовали уехать на Украину «дикарями» и указали путь, по которому и до нас, и после нас прошли многие. Надо было ехать по Киевской железной дороге до станции Зерново — южнее Брянска. Неподалеку от станции было село Серединная Буда, жители которого «специализировались» на переправе беглецов из РСФСР на Украину.

Семья дяди Виктора тоже собиралась выехать на Украину, но легальным способом, т.к. виза им была обещана уже в самом скором времени.

И вот, благополучно доехав до станции Зерново и наняв подводу, мы в тот же день приехали в Серединную Буду, где застали большую группу беглецов из Москвы и Петрограда — многие из них были с детьми, — готовящихся к все-таки довольно рискованному переходу через границу. Сговорившись с местными жителями о цене — естественно, немалой, и, причем, только «николаевскими» деньгами, — мы стали готовиться к переправе. На следующий день целый обоз — около сорока подвод с беглецами и со всем их скарбом — двинулся в путь.

От Серединной Буды ехать надо было до станции «Хутор Михайловский» (это уже была Украина) через так называемый «Неплюевский лес» — большой лесной массив, без единого селения на всем пути. Нам предстояло проехать около сорока верст. Выехав рано утром, к полудню мы проехали примерно половину дороги. Неожиданно раздались винтовочные выстрелы, и из чащи вышли трое мужчин, одетых в солдатские шинели и увешанных оружием и ручными гранатами. Наши возчики остановили обоз, и подошедшие люди принялись за багаж беглецов. Вскрывая чемоданы, корзины, сундуки, они забирали понравившиеся им вещи, а потом приступили к личному обыску, забирая деньги, кольца, портсигары и т.д. Наши возницы равнодушно смотрели на все это, сидя на обочине дороги, покуривали кто трубочку, кто «цигарку» и обменивались дружелюбными репликами с грабителями. К счастью, закончить свое дело они не успели. Раздался пронзительный свист, затем — оружейный выстрел, и все трое поспешно скрылись в лесу. Чем была вызвана эта тревога и кто были эти грабители — так и не пришлось узнать.

Мы отделались «легкими потерями»: у меня из кармана куртки вытащили двести рублей «николаевских» денег, из маминой дорожной корзинки была взята жестяная банка топленого масла, вывезенного еще из Александровского, из ее же чемодана — отрез на платье старинного тонкого сукна. Остальной багаж остался нетронутым, не успели грабители обыскать и остальных членов нашей семьи, поэтому у мамы сохранились все ее драгоценности, которые она не согласилась зарыть в Александровском, как это было сделано с бабушкиными драгоценностями: фамильным серебром и небольшим количеством золотых и серебряных монет.

Наш обоз двинулся дальше, и к вечеру, когда этот нескончаемый Неплюевский лес кончился, мы увидели никем не охраняемую государственную границу. На обочине дороги стоял высокий деревянный столб с досками; на одной из них были намалеваны серп и молот и буквы — РСФСР, а на другой доске — украинский герб, эмблема в виде трезубца. Эта эмблема изображалась на всех официальных бланках, денежных знаках, знаменах «самостийной» Украины времен гетмана Павло Скоропадского — мы ее называли между собой «фигой».

Поздно вечером мы остановились у красно-кирпичного вокзала станции Хутор Михайловский, где и заночевали, а на утро в немецкой комендатуре нам сказали, что без виз на выезд от украинского МИДа нас далее не пропустят и посоветовали дяде Алексею, как главе нашего многочисленного семейства, ехать с первым же поездом обратно в Киев, для чего выдали разовый пропуск. Нам же всем посоветовали ехать в ближнее большое село Янполь и там дожидаться возвращения дяди Алексея. Так мы и сделали. В Янполе мы без труда устроились в большом доме зажиточного хохла. Вообще все это село имело вид весьма зажиточный, а базар привел нас просто в изумление. Обилие мяса, сала, птицы, муки, масла и всех прочих съестных товаров поражало, особенно после пустой и голодной Москвы.

В том же доме, в котором мы поселились, на постое стояло человек десять германских солдат — бородатых ландштурмистов. В находившемся почти на самой границе Янполе располагался немецкий гарнизон — в то время Германия напрягала последние силы, пытаясь выиграть затеянную ею войну, и на военную службу призывались и старики-ландштурмисты, и совсем юные мальчики. Как можно было заметить, никаких конфликтов между жителями Янполя и немецкими солдатами не было. Немцы были благодушно настроены и к нам, беглецам из РСФСР. В Янполе мы задержались дольше, чем предполагали: причиной этому была прокатившаяся осенью 1918 года по всей Европе эпидемия «испанки» которой переболели и мой старший брат, и сестра, и я. Старших же и маленького Ваню испанка не задела.

Но вот пришло время — все мы двинулись дальше, приехали в Киев и остановились у дяди Дмитрия Митрофановича, имевшего прекрасную квартиру на Марьино-Благовещенской улице.

Киев поразил нас своим «старорежимным» видом и бытом. Для Митрофана сразу же нашлось место в Киевском кадетском корпусе, а мне вакансий по моему классу не оказалось. Меня порекомендовали отвезти и поместить в Одесский кадетский корпус. Во время правления на Украине гетмана Скоропадского работали все прежние учебные заведения, учение шло по дореволюционным программам, и вообще, после Москвы мы в Киеве чувствовали себя как бы в ином мире. Бойко торговали все магазины, в том числе знаменитые киевские фирмы: колбасные заведения «Бульон», кондитерская «Се мадени», известная на всю Россию кондитерская «Балабухи», не менее знаменитое «Киевское сухое варенье» и другие. Работали все увеселительные заведения: театры, кино, рестораны и бесчисленное множество маленьких столовых — «кухмистерских».

Немецкая оккупация как бы совсем не чувствовалась. Правда, на улицах, в магазинах, театрах нередко можно было видеть немецких офицеров, а в некоторых местах — группы из 4—5 солдат, что-то охранявших, но в основном порядок в Киеве соблюдался «державной вартой» — это, по сути дела, была та же старая полиция, но облаченная в новую «жовтоблакитную» форму. О каких-либо эксцессах между киевлянами и оккупантами не было слышно. Выходили газеты на русском и украинском языках, в том числе и известный «Киевлянин», редактором которого был не менее известный В.В. Шульгин.

Пока шла переписка с Одесским корпусом по поводу моего предстоящего помещения в это учебное заведение, я жил у дяди, а вся остальная наша семья: мама с сестрой и младшим братом, тетя и не расстающаяся с нами прислуга — двинулись из Киева дальше на юг, в усадьбу Требиновку, принадлежавшую нашим родственникам П.Ф. и Е.Ф. Хомутовым, которые и пригласили нас пережить там «смутное время». А я, оставаясь пока в Киеве, не терял времени зря и знакомился с «матерью городов русских», где ранее мне бывать не приходилось, и посетил многие места, известные мне только по книгам. Киев мне очень понравился, и даже казалось, что Киев лучше Москвы, хотя я Москву знал с малых лет и очень ее любил и продолжаю любить до сего дня, но на душе сильно отразилось плачевное состояние Москвы 1918 года. В Киеве же не было заметно никаких «следов революции».

Оставалось еще уладить вопрос о законном пребывании нашей семьи на Украине, но оформление нужных бумаг не составило особого труда. Дело в том, что мой дядя, Дмитрий Митрофанович, у которого я жил, в свое время служил в Петербурге, в Комитете министров, и в гетманском Киеве было немало его знакомых и сослуживцев по Петербургу: председатель совета министров Украины Лизогуб, министр внутренних дел Аккерман, да и сам «ясновельможный» гетман Скоропадский, бывший конногвардеец, был родственником нашего последнего кинешемского уездного предводителя дворянства Якова Анатольевича Куломзина (Я.А. Куломзин трагически погиб вместе с двумя братьями своей жены — баронессы Мейендорф — в августе 1919 года, когда банда махновцев налетела на имение Мейендорфов под г. Уманью Киевской губернии).

Устроиться в Одесском корпусе для продолжения образования не удалось, и я последовал за всей нашей семьей в Требиновку.

Теперь надо сказать несколько слов о Требиновке, которая должна была сделаться нашим пристанищем на время, пока «все образуется», как говорила няня Облонских в «Анне Карениной».

Усадьба Хомутовых Требиновка находилась вблизи деревни того же названия, в самом верхнем течении реки Ингулец, в трех верстах от одной из наиболее значительных узловых железнодорожных станций юга России — станции «Знаменка» (бывшего Александрийского уезда Херсонской губернии, ныне это город Кировоградской области Украины). Вот история возникновения этой усадьбы и ее названия. В XVIII веке, во время очередной войны России с Турцией в 1769—1774 гг., большое количество славян — сербов, черногорцев и иных, — спасаясь от турецких угнетателей, искали покровительства у единоплеменной и единоверной России. Переселенцы с Балкан получали земли в только что присоединенной «Новой России» — Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерниях. Среди балканских выходцев был и известный екатерининский генерал Зорич, основавший в 1778 году в г. Шклове учебное заведение для подготовки будущих офицеров — впоследствии наш 1-й Московский кадетский корпус. Был также в числе их и некто, по фамилии Угречич-Требинский, уроженец г. Требинья в Черногории. Поступив на русскую службу и отличившись на войне, он получил от правительства поместье в Новороссии и довольно большое количество «душ», которых он и переселил на плодородные херсонские земли. Так возникла деревня Требиновка, а невдалеке — село Знаменка, давшее впоследствии, при проведении Харьковско-Николаевской железной дороги, имя узловой станции. На реке Ингулец была устроена плотина, выше которой образовалось большое водохранилище с удивительно чистой водой и большим количеством рыбы. При проведении железной дороги на берегу водохранилища была построена водокачка, обеспечивавшая водой станцию Знаменка.

На правом берегу Ингульца, на красивом, высоком месте, была построена усадьба Требиновка — большой двухэтажный дом с бельведером, службы и большой фруктовый сад, занимавший чуть ли не восемнадцать десятин, где были лучшие сорта яблонь, груш, слив, а также росли персики, абрикосы и даже виноград.

Первый владелец Требиновки Угречич, а может, его отец — я этого не знаю — имел трех дочерей. После польской кампании 1831 года в районе городов Александрия и Елизаветград (ныне — Кировоград) было расквартировано несколько кавалерийский полков. И все три дочери требиновского помещика вышли замуж за офицеров этих полков, которые, естественно, знакомились с семьями местных помещиков. Варвара Павловна вышла замуж за будущего генерала и военного историка Богдановича, Татьяна Павловна — за гвардейского офицера Осипова, а Екатерина Павловна — за майора Елизаветградского полка Федора Васильевича Хомутова. Отец этого Федора Васильевича — Василий Алексеевич Хомутов — был офицером Сумского гусарского полка, участником Отечественной войны 1812 года, где отличился в Бородинском сражении и погиб в сражении под Фрейбургом, в Саксонии, осенью 1813 года. Все три дочери Угречич-Требинского получили приданое, в том числе Татьяна Павловна — большое количество земли и большую дачу, являвшуюся частью известного всем лесоводам так называемого «Черного леса» — южной границы высокоствольных лиственных лесов. В гражданскую войну этот лес, примыкавший с востока к пойме Днепра, а с запада, юга и севера соответственно — к железнодорожным линиям Фастов-Знаменка, Знаменка-Кременчуг и Боринская- Черкассы, был пристанищем всякого сборища банд, не желавших примириться с советской (и со всякой иной) властью. Лесная дача Осиповых снабжала топливом жителей Знаменки и железную дорогу.

В Знаменке у Осиповых имелся большой дом с садом, почти напротив вокзала, в 1920 году этот дом был занят ОДТЧК — Отделом дорожной транспортной чрезвычайной комиссии.

Екатерина Павловна Хомутова получила в приданое усадьбу Требиновку. От Екатерины Павловны усадьба перешла к ее детям — Павлу Федоровичу и Екатерине Федоровне Хомутовым. П.Ф. Хомутов (1856—1919) в последние предреволюционные годы был казанским губернатором, а Е.Ф. Хомутова была на войне сестрой милосердия, где ее, как работавшую под огнем противника, наградили Георгиевской медалью. Оба они были несемейными и жили вместе. Летом 1917 года Павла Федоровича разбил паралич, он лишился речи, владения руками и ногами. Потом речь несколько восстановилась, но он оставался полным инвалидом. Летом 1918 года Павел Федорович вместе с сестрой выехал из Казани через Москву в свою Требиновку. В Москве они остановились у моего двоюродного дяди, Виктора Ивановича Григорова, сестра которого Любовь Ивановна была замужем за братом Павла Федоровича — Григорием Федоровичем, моим будущим тестем. Визу на въезд на Украину Хомутовы получили без труда, так как у них там было имение. Вот они-то, Павел Федорович и Екатерина Федоровна, и предложили нам убежище в Требиновке. Когда я приехал в усадьбу Хомутовых, там уже собралось довольно много других беглецов из «Совдепии», как тогда называли РСФСР. В Требиновке в это время пребывали брат Павла Федоровича и Екатерины Федоровны, Дмитрий Федорович Хомутов, с женой Ольгой Ивановной, его сыновья — Александр Дмитриевич, полковник лейб-гвардии Измайловского полка, Георгий Дмитриевич, полковник береговой артиллерии, дочь последнего, глухонемая Зоя, девица 16 лет; два других племянника хозяев усадьбы — Владимир Николаевич, командир дивизиона подводных лодок Балтийского флота, и Николай Николаевич, штаб-ротмистр 17-го Новомиргородского уланского полка. К этому надо добавить приехавшую ранее нас из Москвы семью дяди Виктора Ивановича (шесть человек и одна прислуга) и нашу семью (пять человек и две прислуги — брат Митрофан оставался в Киеве). Так что в целом получилась очень внушительная компания.

Жизнь в Требиновке была какая-то беззаботная и походила на «пир во время чумы», а грозные события, между тем, неумолимо приближались. Еще шла 1-я мировая война между германским блоком и бывшими союзниками России, но всякому было ясно, что дни Германии Вильгельма II сочтены и победа союзников не за горами.

И вот 7 ноября 1918 года в Германии произошла революция, император Вильгельм II отрекся от престола. С крахом германской империи развалилась и возглавляемая ею коалиция держав, состоявшая из Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. 9 ноября 1918 года Германия капитулировала, и немецкие (а также и другие) войска, оккупировавшие Украину, неудержимо ринулись на родину. Они бежали стремительно, бросая оружие и снаряжение, и в руки местного населения тогда попало огромное количество брошенного или выменянного у бегущих домой немецких солдат оружия и боеприпасов. Если к этому добавить то, что стихийно демобилизовавшиеся солдаты старой русской армии возвращались домой, как правило, в полном вооружении — с винтовками, шашками, гранатами, и даже с ручными пулеметами, то в таком обилии оружия можно искать одну из причин не прекращающихся в 1919—1922 годах восстаний украинского крестьянства как против красных, так и против белых.

Наивные благонамеренные граждане предполагали, что на смену потерпевшим поражение немцам на Украину придут «союзники», что, кажется, и было обусловлено в предварительном мирном договоре, подписанном в Компьенском лесу маршалом Фошем с представителями революционной Германии. И, действительно, в Одессе, Николаеве, Херсоне, Севастополе началась высадка союзных войск, главным образом французских, хотя были также и греки, и сербы, и итальянцы. Но замены немецких оккупационных войск союзниками не произошло: слишком стремительно было бегство немцев.

С уходом немецких и австро-венгерских войск на Украине начался хаос. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Налеты на мирных граждан, грабежи, еврейские погромы, полное безвластие — вот основные черты этой эпохи. Власть гетмана Скоропадского пала. На Киев с запада двинулась армия «Директории» во главе с Петлюрой и Винниченко, с их «сичевиками», «гайдамаками», какими-то «сердюками», зачастую одетыми в какие-то опереточные наряды — с огромными чубами в подражание запорожцам, с красными башлыками, обвешанные гранатами, пулеметными лентами, автоматами, уже имевшимися в то время на вооружении, кавалерийскими саблями и т.д.

Одновременно, тотчас после революции в Германии, на Украину с севера началось наступление частей Красной армии. В январе 1919 года Красная армия заняла Киев и почти всю левобережную Украину; правобережная же номинально осталась под властью петлюровской Директории, а фактически была во власти всякого рода «батек» и атаманов, занимавшихся грабежами и погромами.

Как все это отражалось на Требиновке? С получением первых известий о германской революции и крахе гетмана Требиновку покинули сыновья Д.Ф. Хомутова, офицеры Александр и Георгий Дмитриевичи. Через Польшу они сумели добраться до Берлина, где и обосновались в качестве эмигрантов. Наша же семья к этому времени, ввиду чрезвычайного перенаселения усадьбы Хомутовых, нашла себе жилье в соседнем, всего в одной версте от Требиновки, селе Орловая Балка. Там мы сняли довольно приличный домик у одной старушки, вдовы священника, Любови Ильиничны Мстиславской, которая жила вдвоем с братом ее покойного мужа, Михаилом Андреевичем Мстиславским, стариком 80 лет. У Мстиславских мы прожили до 1922 года, когда оба старика умерли от голода. А в Требиновке, положившись на судьбу, остались Хомутовы и семья Виктора Ивановича Григорова.

В конце декабря 1918 года в Знаменке произошел еврейский погром, в результате которого были разгромлены и сожжены почти все принадлежавшие евреям магазины.

В Требиновку же какая-то вооруженная до зубов — револьверами, шашками, гранатами-«лимонками», гранатами Новицкого и прочим — банда вошла поздним вечером январского дня 1919 года. Бандиты согнали всех обитателей усадьбы в одну комнату, инсценировали подготовку к расстрелу, дочиста ограбили, отняв все ценности — часы, женские украшения, а также и одежду, и... отпустили с издевательским хохотом, заявив, что приедут еще раз. Перепуганные обитатели Требиновки в ту же ночь, собрав оставшиеся вещи, спешно бежали на станцию Знаменка, где нашли убежище в доме родственников Хомутовых-Осиповых. А ночью 27-го (или 29-го) января 1919 года из нашего жилья в Орловой Балке мы увидели зарево, а потом — огромный столб огня. Это возвратившаяся банда, не застав хозяев, зажгла эту великолепную усадьбу, которая и сгорела дотла, то есть сгорел двухэтажный построенный из дубового леса господский дом. Прочие постройки — службы — были каменными, и пожар их не затронул.

Что было в последующее время? Как я уже писал, был полный хаос. По подсчетам одного нашего елизаветградского знакомого, с 1917 по 1922 год ему пришлось пережить 11 смен властей, и, вставая утром, люди не знали, кто властвует в городе: те ли, что были вечером, или пришла новая власть. Было и захватившее территорию от Одессы до Кременчуга восстание под лозунгом «Советская власть — без жидов и коммунистов», и появление банды Махно, и краткое владычество Белой армии А.И. Деникина, опять петлюровцы, опять крестьянские восстания и череда бесчисленных «батек» и атаманов (Зеленый, Струп, Матяш, Шуба, сумевший захватить осенью 1919 года Полтаву, Маруся Никифорова и более всех знакомый мне атаман Бондаренко).

Обо всем, что было в это время, трудно рассказывать. Пришлось пережить и аресты, и допросы в ЧК, и «становление к стенке», и «недозволенные приемы следствия», и побег с этапа, и прочие полагающиеся в таких случаях удовольствия. Пришлось пережить сыпной и возвратный тифы, голод и холод. Обо всем этом надо писать отдельно...

За эти годы пришлось повидать многих деятелей из разных лагерей — и белых, и красных, и зеленых, и иных расцветок. Помнятся такие лица, как белые генералы В.З. Май-Маевский, А.П. Кутепов, А.И. Шкуро, военачальники Красной армии Л.Д. Троцкий, С.М. Буденный, К.Е. Ворошилов... Запомнился атаман Н.А. Григорьев, на память о нем у меня долго хранилась написанная им собственноручно на станции Сахарная, где я работал впоследствии, телеграмма, и хотя она не сохранилась, но текст ее я помню дословно: «Александрия Херсонская, Земской управе, копия З.К. Чурую. Какие-то мерзавцы арестовали моего брата Александра Александровича Григорьева, если он не будет немедленно освобожден, то завтра, прибыв в Александрию с войсками, не оставлю там камня на камне. Атаман Григорьев». Были у меня и другие подлинные бумаги тех времен, но неумолимое время и события моей жизни не дали возможности сохранить для потомства эти редкие исторические документы.

Осенью 1919 года я выполнил одно опасное поручение. Знакомый, бывший священник Владимир Григорьевич Мстиславский, попросил меня съездить и привезти в Знаменку (где он, сняв с себя сан, работал учителем пения в училище) его семью, оставшуюся на месте его прежнего служения: в селе Малая Виска, на линии Одесса — Черкассы. Эта местность была занята бандами Махно. Владимир Григорьевич боялся сам туда поехать и беспокоился за семью, состоявшую из его супруги, двух сыновей и брата Александра, бывшего штабс-капитана старой русской армии, уклоняющегося от службы как в белой, так и в красной армии. Это поручение я выполнил блестяще: несмотря на молодые годы, мне удалось вывезти семью Мстиславского из Малой Виски и довезти до станции Бобринская, где я и оставил их, ибо оттуда можно было безопасно доехать до Знаменки.

Летом 1919 и 1920 годов мы с братом (после закрытия в Киеве кадетского корпуса Митрофан жил с нами) и сестрой работали на плантации Саблино-Знаменского сахарного завода, получая, помимо оплаты стремительно обесценивающимися деньгами, еще по фунту сахарного песка в день, плюс обед прямо в поле. Зимние месяцы мы с Митрофаном работали на заготовке дров для ТЛО (топливно-лесной отдел Южной железной дороги).

К 1921 году положение несколько стабилизировалось, и мы с братом решили обосноваться на железной дороге. Мы поступили на курсы связи и электротехники, открывшиеся в том же году на станции Знаменка, и после 3-месячного обучения были выпущены работниками связи и электротехники. Тогда служба на железной дороге приравнивалась к военной службе. В 1921—1922 гг. мне пришлось послужить на станциях Знаменка, Сахарная, Грейгово, в городе Николаеве, словом, там, где была нужда в связистах. За это время мне не раз пришлось участвовать в стычках с бандитами при восстановлении связи и нарушенного движения по железной дороге. Банды налетали на неохраняемые или малоохраняемые участки дороги, устраивали крушения, грабили поезда и пассажиров. Вместе с тем, кругом полыхали восстания, которые сейчас принято называть «кулацкими». В этих, направленных против красных, восстаниях участвовало обычно все население сел и деревень. Подавлялись восстания жестоко. Запомнилось подавление восстания в большом селе Дмитровка, на краю Черного леса. Село это было начисто уничтожено артиллерийским обстрелом.

Другое восстание захватило непосредственно станцию Знаменку, когда все власти, включая ЧК, вынуждены были бежать. Я был очевидцем того, как восставшие крестьяне потребовали у священника села Орловая Балка молебна о даровании победы их оружию и окропления этого снесенного и разложенного вокруг церкви оружия святой водой. Восстание было подавлено прибывшими из Москвы какими-то курсантами с артиллерией. При бомбардировке Знаменки снаряд попал в погреб, где укрывалась семья одного из известнейших на станции железнодорожников — машиниста Примакова. Сам Примаков был убит, а его дочь Лида, за которой я слегка ухаживал, была ранена — ей оторвало палец на руке. Похороны Примакова вылились в мощную демонстрацию железнодорожных рабочих и служащих. Прибывшие на подавление курсанты были расквартированы в окрестных селах и деревнях. В доме, где жили мы, поселились чины штаба: начальник курсов (фамилию его я забыл) был из офицеров старой армии, один из его помощников — некий Шумов, а также заведующий конским составом Цикалиотти, очевидно, итальянец по происхождению. Позднее, в 1936 году, когда я работал подрядчиком в Темниковском леспромхозе, имевшем тесные связи с известным «Темлагом» НКВД, бывая в управлении Темлага по делам службы, я встретил этого Цикалиотги в качестве заключенного. В лагере он исполнял должность начальника гужчасти, то есть ведал тем же делом, что и в армии. Мы разговорились, и я спросил его, за что он сюда попал. Тогда я еще был столь наивен, что задавал такие вопросы. Цикалиотги ответил: «За то же, что и другие, а в общем-то ни за что».

В последний же период нашей жизни на Украине поблизости долго действовала крупная банда атамана Бондаренко, совершавшая налеты на станции линии Фастов — Знаменка, главным образом на станции Цыбулево, Фундуклеевка, а также Каменка, где когда-то была расположена одноименная усадьба Давыдовых, центр «Южного общества» декабристов. Обосновавшаяся в Черном лесу банда была неуловимой. Когда я в конце лета 1922 года уезжал домой, на Волгу, против нее все еще велись боевые действия.

С начала 1922 года началось постепенное возвращение всех, искавших убежище в Требиновке, в Россию. Первыми уехали наши «подданные» — горничная Аннушка и скотница Евфросинья Петровна. Так как наш дом в Александровском сгорел в ноябре 1919 года, то возвратившиеся обосновались в соседней деревне, в доме бывшей кухарки Аграфены, где обе путешественницы и скончались в этом же году. Затем, в два приема, уехала семья дяди Виктора Ивановича, сперва — тетя Ольга Митрофановна с дочерью Ольгой, а потом — Виктор Иванович с дочерью Еленой. Увы, оба их сына, захваченные водоворотом событий, навсегда остались лежать где-то в украинской земле. Они обосновались у другой моей тетки — своей сестры Марии Митрофановны, работавшей зоотехником в совхозе Издешково в Смоленской губернии, где дядя получил работу специалиста по птицеводству. Затем уехали мама со страшим братом Митрофаном и маленьким Ваней. Митрофан довез маму до Кинешмы, где она остановилась у своей сестры, а сам уехал в Москву — там ему удалось получить инженерное образование. Оставались в Орловой Балке я, работавший телеграфистом, и сестра Людмила. Но, наконец, и мы собрались в родные места. Я съездил в Екатеринослав, где находилось управление, и подал прошение о демобилизации (мы, служащие железной дороги, были приравнены к военнослужащим). Через некоторое время я получил вызов в управление — за получением документов. В это время курс бумажного рубля неудержимо катился вниз, счет шел на миллионы и миллиарды. При расчете в Екатеринославле я получил в числе прочего бумажку в сто миллионов, и ее пришлось разменять у менялы, в которых недостатка не было, однако за размен он взял с меня грабительский процент: 15 миллионов!

И вот, в конце лета 1922 года мы с сестрой через Полтаву и Харьков отправились в Москву.

<< пред. | содержание | след. >>